Насколько было известно, беспорядки совершала группа молодых заговорщиков, которые то и дело волновали простой народ кривыми пересудами, вызывая пока только скрытое желание «взбунтовать» – пока не находилось смельчаков на это решиться. Заговорщиков про себя называли «бродячими псами», и поймать кого-то из них было крайне сложно.
Главнокомандующий напрочь отказывался прислушиваться к этим «бунтам» и продолжал вносить изменения, насколько это позволял делать Штаб. Хотя последний пожар на границе оставил неприятный осадок в виде надписи на каменной стене одного из приграничного поселения: «За недоведенное дело! Трус!».
Амгул долго рассматривал вычерченные со старанием и озлобой символы. Но не оттого, что перенял «обвинение» на себя, а из-за интереса. В стороне за заброшенным двором в этот момент он заметил осторожно наблюдющую за ним фигуру. Интерес лидера заключался в азарте первенства: кто первым «сдаст позиции». Амгул, дав приказ поймать неизвестного? Или этот неизвестный, совершив против Главнокомандующего преступление? А иначе для чего ему здесь быть – с повязкой на поллица, чтобы оставаться неузнаваемым, и при этом прятаться, причем довольно хорошо, если не брать во внимание, что от Амгула скрыться все-равно не удалось бы.
В конце концов, неизвестный исчез. Амгул ничего не предпринял, чтобы догнать и выяснить, кто это. Его сбила не сама слежка, а факт женского происхождения наблюдавшего, что совершенно точно привело гунъна к некоторым размышлениям.
Кому была адресована надпись, прямой ясности не было. Но совсем скоро в местных многотиражных листовках частенько умудрялись приводить аргументы о последних событиях на гаммаде и делать выводы, что, мол: «не произошло бы того, если б не решение Амгула первым пойти со свифами на перемирие».
Амгул довольно ухмылялся тому, как гунъны стали «раскрываться», как перестали бояться быть наказанным за свободословие. Это его радовало – ведь он и стремился к этому, решившись когда-то на перемирие.
Амгул ненавидел Штаб собственного клана по той простой причине, что Штаб не жаловал его самого.
Как и шесть лет назад, так и сейчас Амгул был уверен, что в Управлении есть кто-то, кто продолжает нашёптывать свифским военным важные подробности кланового правления. Был точно уверен, что таковые имелись и у свифов, только вот Амгул ни при каких обстоятельствах не знал того, кто мог им быть. А вот в Управлении, в чем лидер не сомневался, прекрасно «его» знали, всячески поддерживали и скрывали.
Лидер часто уезжал в северную часть Адияко, которая входила в собственность клана гунънов, и где простиралось одно из самых холодных морей. Любил задерживаться там и позволял приезжать гостем только Газодо.
Поговаривали, что на скалистом берегу, окаймленного хвойным лесом со стороны суши, и омываемого извилистым заливом со стороны моря, у Амгула имеется огромный дом. Дом начали строить по его приказу сразу же с восстановлением после взрыва на гаммаде: где-то посередине прошлого Акридова года. Строительство завершилось с началом года Конваларии, когда первым лучам солнца самой природой было дозволено прогревать бескрайние снега Севера…
На территориях и свифов, и гунънов официально не оставалось диверсионных отрядов ни с той, ни с этой стороны. Хоть границы уже были открытыми для пересечения с проверкой на пограничных пунктах сопроводительных бумаг, никто из жителей не решался этого делать, да и не находил в этом пока острую надобность. Скорее играло недоверие и страх плена. Соглашение о мире все еще не внушало жителям ощущение защищенности и отсутствие безвредности для жизни и здоровья. Поэтому никто пересекать границу, чтобы пройтись гостем по улочкам Чоккон или Ти, не спешил…
