Перед самой войной четырнадцатого года семья Золотцевых, из переселенцев, была крепкая, ладная. Не зря им прозвищем нарекли – Золотце. Всё в руках горело. В войну погибли два старших сына: Матвей и Семен. Егор Феофанович от горя и трудов непосильных долго не сдюжил, и остался младший сын, Ерофей, хозяином в дому. И хоть молод был, но проворен. Как-то управлялся со всем хозяйством. Где сам, где кого наймёт. Не революция, так, наверное, стал бы – Ерофеем Егоровичем. Однако принял и революцию спокойно, и гражданскую войну прошёл в одном с сельчанами партизанском отряде. После войны вновь сумел своё хозяйство поправить, даже вроде бы забогател. Видимо, наследственное в роду у Золотцевых было что-то по части трудолюбия, смётки крестьянской, изворотливости. Да и Феофану, что сказать, тоже кое-что передалось, да только больше, однако, дури, то, что в Ерофее Егоровиче лет через пять-шесть после коллективизации развилось – ударился в пьянство, тем и закончил лет своих существование, непутёво, бестолково, как бы в надрыве. Но ребят оставил неплохих: Илью, Миньку, Софию, Степаниду и вот, Феофана. Теперь, кто где. А будь бы они вместе, одним кагалом, то были б землепашцы, то был бы знатный род крестьянский. Да и остальной народ, что хаять, тоже работящий был, да вот же ж, как всё обернулось…
Как-то он пришёл к Ерофею Егоровичу, усовестить его.
– Ты, Егорыч, последнее время совсем что-то того, неважно себя чувствуешь. Того гляди, сопьёшься однако.
– Тебе-то что? На свои пью, у тебя не занимаю, – хмуро ответил Ерофей.
– О семье, о детях подумал бы.
– О детях?.. Хм… Ишь как, о детях… А вы о детях думаете? Сами голоштанные и дети у вас голопузые. И жить нормально сами не умеете и мне не даёте.
– Так живи.
– Ага, поживёшь с вами. То в куркули записываете, кажный год только успевай оброк платить. Да хоть бы по доходу, а то сели на шею всем колхозом и вези вас. Я што? – двужильный. С вами точно по миру пойдёшь.
– Значит, колхоз тебе мешает?
– Да не колхоз? Хрен бы с ним. Парились бы с ним, как вам ндравиться, да от меня-то бы отстали. У меня вон, своя орава – семь ртов. Кормить надо. А вы? Вон, Золоце, на два мешка пшенички боле нашего собрал. Вон, Золоце, по телеге возит кедровой шишки. Вон, на Золоце, горбатит Баклушины или там Конгировы… А того не поймёте, что я этих людей не бесплатно нанимаю. День год кормит. Упусти я сегодня, завтра вместе с вами последний хрен с картофельными очистками доедать буду. Вам партия указывает, когда сожать, когда полоть, когда убирать, а мне – моё нутро. И кто в результате в выигрыше? Да только выигрыш этот вы против меня же оборачиваете. Меня же в моё добро мурлом и макаете. Вернее, моё же доброе растаскиваете по своим постановлениям, да определениям. С собой вровень и равняете. То есть разоряете до немыслимого предела. Ещё и в укор ставите, что люди у меня работают. А где им работать? У меня хоть что-то заработают, а у вас? И ты спроси, как я живу, и с чего им оплачиваю их трудовой день?.. Или трудодень, по-вашему. И скажу. Сам недоедаю, дети на сыворотке, на обрате вместо молока, буханку хлеба на два дня делим, но людям за их труд плачу. А вы что им платите? Посулами, золотыми перспективами, авансами. И в результате моим же трудом, моим хлебом и расплачиваетесь. У меня отнимаете и их голодные рты затыкаете. Хм… И это ты считаешь – справедливо?
