– Если руки не из зада-то растут, – сказала Таня, – и если наладишь сбыт, то хоть в консервную банку стекло засовывай и продавай. Народ не шарит! Вон Мельник-то ваш настоящий сапфир от поддельного не отличит. Зато языком всё время, как бабка старая: ля-ла-ля-ла. А слушать нечего.
Спустя час мы продирались к выходу с пакетами. Ревела музыка, пахло жиром и сдобой. Седой охранник, как собака, цеплялся ко всякому, кто шлялся по супермаркету без маски. Мы тоже были гололицые.
– Маску, молодёжь! – скомандовал он.
– Мы уже уходим.
– А почему при входе не нацепили? Так, штраф. Сейчас вызову.
– Кого ты вызовешь? Старый ты мудак. Тунеядец, блядь. Шестеришь на капиталистов… – не помню, что ещё я ему говорил.
У старика заблестели глаза. Он вцепился в рукав моего балахона и послушно ждал, пока я закончу.
– Я тебе руку сломаю, – зарычал я. – Брось немедленно!
Он послушно разжал пальцы, развернулся и пошёл в уголок к огромному аквариуму с пучеглазыми рыбами.
– Зачем ты так-то? – спросила Татьяна потом. – Ну придурковатый немного. Работа у него такая.
– А чего он именно к нам прицепился? Решил, что мы слабые. Сука, фашист! Я моложе, умнее, талантливее и злее, поэтому со мной так нельзя. Пусть цепляется к детям и старухам – они беззащитные.
– Это не по-мужски. – Татьяна вынула тонкую сигаретку и щёлкнула зажигалкой.
Во мне заклокотала ненависть. Я глянул на Мишку, но в его глазах тоже было осуждение.
– Ничего себе, интересное дело, – услышал я и обернулся. Женя Продан стояла у своего золотого «Порше» с пакетами. – А я думаю: ты или не ты? За покупками?
– Татьяну одевали, – объяснил я. – Раздевает только Мишка, а одевать и мне приходится.
Я представил моих друзей Жене. Впервые разглядев их как бы со стороны, я испытал шершавый стыд за Мишкины растянутые джинсы и исцарапанные Танины ноготки.
– Пошли сначала в секонд, – начала рассказывать Татьяна после неловкого знакомства, – но там оказалось полно подростков. Они хватали вещи и скидывали их в корзину не глядя, а потом друг другу перепродавали. Эта тупая продавщица в майке за двести рублей, конечно, орала на них, но им пофиг. В общем, мы свалили.
– Я тоже так зарабатывала в детстве, – сказала Женя, обворожительно улыбнувшись.
Потом она проинспектировала Татьянины пакеты и принялась восклицать «ого!» или «вау!». Я подумал: «что значит твоё „вау“? В твоём доме тряпки, предназначенные для мытья пола, дороже, чем весь этот пакет. Твои возгласы снисходительны! Неужели только я это чувствую?» Девушки вмиг прикинулись старыми подружками: смеялись и хитренько поглядывали друг на друга. Мне представлялось, что Женя социопатка, а тут такие восторги. «Значит, она пользуется масками. Раз так, то какую она выбирает для меня?» Татьяна, в свою очередь, тоже приторно любезничала. Видимо, всё дело в золотом «Порше».
– Ладно, хватит. Вы же женщины. Вы должны сурово друг к другу относиться, – сказал я.
Они театрально рассмеялись.
– Женька, поедешь с нами пить красное вино и есть белый хлеб?
– В другой разок какой-нибудь удобный. Меня сегодня отец тащит на гадскую рыбалку. Такой дубняк, а ему неймётся.
– Жарко же, – удивилась Татьяна, покосившись на заходящее солнце.
– Говорю же: дубняк.
– Дубняк – это когда холодно, – вмешался я.
– Какая разница. Некультурное замечание! Как я не люблю, когда люди до языка цепляются!
– Он со всеми, как крапива, сегодня, – поддержала Женю Татьяна. – А меня магазины, наоборот, успокаивают.
