Вдруг появились кадры Невского проспекта, потом Александровского сада, а потом взгляд камеры упёрся в обтянутую водолазкой грудь моей Ве-ре-ра-ры. Она держалась рукой за университетскую ограду и несла какую-то чушь о романтических отношениях Нечаева.
Ве-ре-ра-ра постройнела, сменила оправу очков с квадратной на круглую и перекрасилась в золотой. Северный город выбелил солёным воздухом её лицо и замутил взгляд.
«Ве-ре-ра-ра, как же так? Мы ведь из одного племени. Таких, как мы, не пускают в документальное кино, нам не доверяют микрофон. И какого хрена у тебя такое счастливое лицо? Здесь ты хмурилась и предпочитала бледную помаду».
Былое заклокотало в глотке, и я еле-еле смог продавить его вином. Во избежание повторного приступа я отправился за третьей бутылкой, но по дороге придумал кое-что покруче.
Спустя минут пятнадцать, боясь не успеть до закрытия, я дышал на стекло супермаркетовского стенда с фианитами.
– Какой вам? Смотрите: синенький симпатичный.
– Не надо синенький. Вот этот. Вроде похож.
Он идеально совпадал и по размеру, и по огранке – вылитый «бриолет».
Утром в понедельник задуманное не отступило. Навязчиво порхало над головой в алкогольных парах до самого обеда. Представлялось, как на вырученные деньги я веду Женю в ресторан при городской гостинице, там мы долго выбираем вино. Я небрежно листаю меню и украдкой интересуюсь стоимостью номера у официанта. Говорим о хорошем, время несётся, опьянение подступает на мягких лапах. Женя обманывается в том, что я социально свой, и влюбляется по ошибке, становясь ласковой и покорной, как сытый кот.
– Сегодня сдам в ОТК брошку, – доложил я Мельнику в курилке. – Один камушек остался.
Мельник будто не слушал. Самозабвенно хвастался отлично проведёнными выходными.
– В пятницу напились с женой, а потом до самого утра… ну ты понял. Утром поехали в супермаркет: купили семь пакетов еды, новую микроволновку с пультом, малому ружьё (я сам стрелял целый час – классная вещь), а потом заказали жратвы домой и слушали музон. А в воскресенье в баню с самого утра.
– Умеют же люди отдыхать.
– Ну а что? Подыхать? Ты скажи: не будет с колье проблем?
– Лучшая закрепка на этой планете.
– С ОТК поувольнялись все. Тот придурок, который прежде на родаже был. Все наши дела ему вообще не интересны. Модель, литьё, закрепка – не смотрит. Проверит, чтобы слой родия был нормальный, и окей. Поэтому ты крепи хорошенечко. Заказчик, я узнавал, жена мэра!
– Зовут её Лера? – Жену нашего мэра тогда действительно звали Валерия.
Мельниковские тёмные глаза заблестели. Достав новую сигарету, он подумал и отбил мяч:
– Когда приходит холера, надежда только на веру. Накупив эклеров… – запнулся, – ешь, молись, но знай меру.
Я инкрустировал в брошь фианит, а «бриолет» сунул в кроссовок, укрывшись в туалете. К концу дня мой носок намок от крови. Хорошо, что она не пристаёт к бриллиантам. Дома я спрятал камень в пачку из-под сигарет. Отныне всё украденное я буду хранить там. А потом, когда закончится место, выделю для этого специальный пакетик.
Татьяна и Мишка уговорили меня пойти с ними за покупками. Приличную Мишкину зарплату приходилось куда-то тратить. Чтобы каждый раз не ломать голову над вопросом «куда?», Татьяна давно решила: на шмотки. Она любит про себя сказать: «У меня есть вкус, и это важно».
Широкие брюки, платья в пол, рубашки в клетку, сапоги со всеми возможными видами каблуков, пальто всех оттенков, шапочки, перчатки – всё это Татьяна не успевала носить. Надев тряпочку раз-два, она разочаровывалась и отправляла её на передержку в шмоточный лимб – громадный чёрный шкаф под старину, стоящий у них в зале. Из шкафа раз в сезон шмотки уезжали в женский монастырь, а оттуда – в детские дома или куда-то ещё. Несчастные люди, больные или неустроенные носили Татьянины штаны и не понимали, зачем в них вшит такой громадный гульфик.
