Заметки на полях происходящего - страница 7

Похмельное утро культурной столицы. Я с этой книжкой в руках сажусь в метро.

Слева – парень в трениках «Адидас», шапке-пидорке (простите), руки грубые, в трещинках.

Справа – парень тоже в трениках, тоже «Адидас», мелкий, сухо изможденный ранним алкоголем. Оба, наверное, чуть младше тридцати.

И между ними я. С книжкой. В стиле фильма «Покровские ворота» – я все такая внезапная, неожиданная такая. Не совсем так, но по сравнению с ними – примерно. Открываю книгу. А, надо сказать, она написана весьма в специфическом стиле литературного модерна и, если проводить аналогию с кино, – для любителей Альмодовара.

Читаю – а там бредомодерн полный. Вот цитата: «на полуботинках стерлись подметки… тогда он положил полуботинки в лужицу и полил их концентрированным удобрением, чтобы кожа снова отросла». И краем глаза вижу, что парни потянулись к знаниям. В книгу заглядывают. И тут мне стало стыдно. Может быть, люди впервые лет за двадцать пять в книгу заглянули, а там: «на полуботинках должна отрасти кожа». Делаю вид, что увлеченно читаю.

На Невском они оба выходят и один другому говорит: «Вот н***я себе люди по утрам такую ***ню читают». И, наверное, впервые в жизни я мысленно согласилась с парнем в трениках «Адидас». Но книгу дочитаю. Ибо это Питер, детка.

Когда я, заведенная обыском и морально дезориентированная тем, что кто-то посмел рыться в моих вещах, сидела в ожидании рейса, ко мне подошла неприятного вида старуха. Даже не старуха – лет под 60. Это еще не возраст старухи.

– А где тут банкомат?

«Где же банкомат тут найти?» – раздраженно думала я.

От нее шел отчетливый запах спиртного, что злило меня еще больше, чем неопрятная старость. Женщина не унималась. Я уткнулась в книгу.

– А куда нам выходить к самолету?

– Туда, – ткнула я пальцем в сторону гейта.

Она встала, подняла свою «дамскую» сумку и направилась открывать двери. Неадекватность поведения и какая-то потерянность в ее действиях меня уже не злили, а настораживали. А ей хотелось поговорить. И тут я.

«На похороны лечу. Сына повесили… В Орск, Оренбург. Игрок он был».

И тут и потерянность, и алкоголь – все нашло свое объяснение.

«Вот билеты, ночью прилечу».

А я смотрю в ее билеты, а там вылет в Оренбург не 15 марта, а 16 марта, то есть через сутки. Пытаюсь объяснить ей, что в билеты ей вписали не ту дату. Не понимает.

На посадку иду рядом и объясняю: подойдите по прилету, скажите, что вам сегодня надо лететь… Она смотрит на меня чуть больными и пьяными глазами и снова не понимает.

В Москве я ее не видела – наверное, в разные автобусы попали по выходу из самолета. Впрочем, если честно, не особо искала, хотя надо было. И это меня мучает. Не знаю почему. Наверное, это называется «совесть». Все боюсь момента, когда мир станет для меня в силу возраста слишком быстрым и непонятным, и оттого враждебным.

Иногда важно, чтобы кто-то рядом замедлил свой бег или отвлекся от фейсбука. Чтобы хотя бы помочь найти тот самый чертов гейт.

Пара дней прошла. Но как-то отложилась история. Утро. Петербургское метро. Полный вагон. Я втискиваю не только себя, но и сумку с платьем для танго. Наверное, кому-то сумка доставляет некое беспокойство, и я на рефлексе воспитания бормочу «извините». Рядом стоит мужчина и смотрит внимательно. Решив, что взгляд вызван моей сумкой, уже персонально ему говорю «извините». Не знаю, насколько вообще принято извиняться в метро, но мне, понаехавшей, можно. Мужчина говорит: «Удивительно, сумкой вы меня не задели, а извинились. Вежливо». И пытается вступить со мной в беседу. Она разворачивается в стиле классики «Москва слезам не верит», я держу дистанцию, а он идет на диалог. Мужчина зачем-то начинает рассуждать о вежливости, потом что-то обо мне, потом извиняется, что выпил пива, ибо едет с ночной смены. Все это немного нелепо и начинает раздражать, но грубить как-то неловко (я ведь уже продемонстрировала себя как супервежливая, снижать планку неудобно), отойти тоже некуда, поэтому лениво отвечаю. На каждой остановке он начинает со мной прощаться, пока не говорю ему о том, что мне выходить на Петроградской и прощания ни к чему.