Сам он провел жизнь в войнах. С самим собой. С церковью. С семьей… И погиб на ней, не обретя мира. Но все грехи его сгорели, ибо воевал он не щадя себя.
Человек из Сан-Франциско И. Бунина
Почему герой рассказа американец? Почему не русский? Национальность – метка указывающего на суть рассказа. Был бы турист, плывущий в Италию из России, повествование было бы о другом. Если б путешествовал немец – о втором. Но Бунин написал об американце.
Фабула рассказа проста. Семья из США плывет в Италию после того, как некий бизнесмен отошел от дел. Получив свободное время, глава семейства вместе с женой и дочерью решили посмотреть достопримечательности Старого Света. Но, едва вступив на землю Италии, тот умирает. И что? О чем рассказ?
Рассказ о том, что у человека отняли настоящее бытие – его работу, его деятельность, которая составляла смысл его жизни. Господин из Сан-Франциско оказался той рыбой, которую завлекли разговоры про прекрасную природу на суше с ее ярким солнцем, голубым небом, цветами и прочими прелестями. Рыбу вытащили на берег, после чего она… издохла.
У каждого своя среда обитания и надо учитывать данное обстоятельство прежде чем пускаться в путешествие к другим берегам. Ведь может оказаться, что свободы выбора на самом деле нет, как нет ее у рыбы в водоеме.
Пессимизм в фантастике
В западной фантастике с начала ХХ века быстро набирал обороты пессимистический взгляд на человеческую цивилизацию. Оптимизм Жюля Верна остался в прошлом. Ныне практически вся социальная фантастика глубоко пессимистична и это никого не удивляет. Привыкли. Возможность полета к звездам уже не окрыляет. В советское время данной тенденции давали простое объяснение – капитализм загнивает, так откуда взяться оптимизму? Другое дело коммунистическая перспектива… Потому столь удивительным было появление сразу же после «Туманности Андромеды» И. Ефремова «Соляриса» С. Лема (1960 г.). Романа, пропитанного пессимизмом, – как научного, так и гуманитарного. Ну, полетим мы к другим мирам, как бы вопрошал автор, и что? Пусть даже обнаружим там вожделенную разумную жизнь, – и что дальше?
Странная по тем временам позиция. Но ее можно было объяснить мелкобуржуазным сознанием писателя в стране, которая едва начала строить социализм. Потому еще более странным явлением были многочисленные переводы «Соляриса» на русский язык и уже совсем необъяснимым экранизация (дорогостоящей, к слову) этой вещи в СССР. Неужто не было других книг для воплощений на экране? Да сколько угодно, но выбрали именно «Солярис». И поручили постановку не среднему режиссеру, а тому, чья картина априори привлечет к себе внимание публики.
Утверждают, что Лем не воспринял версию А. Тарковского. А что он хотел? Чтобы режиссер нагнал еще большую тоску? Тарковский сумел соблюсти необходимые пропорции между тупиковым будущем Лема и идеологической реальностью. Зато в «Сталкере» он завел человеков в куда большую депрессию, чем это было у Стругацких. У тех мир капитализма уравновешивался образом советского человека в лице Кирилла Панова. А у Тарковского мир уже представлялся единым деградирующим целым. Без какой-либо альтернативы. Это называется «всему свое время». У Тарковского оно настало в конце 70-х, у Стругацких в начале того же десятилетия, у Лема уже в 50-х… У Стругацких и Тарковского иллюзии рассеивались постепенно, у Лема же, похоже, их вообще не было. Как впрочем, у большей части польской интеллигенции (достаточно назвать имя Романа Поланского, а желающим посмотреть его фильмы – «Нож в воде» или «Ребенок Розмари»).
