Пришло утро. Бледное, как студент-ботаник, и неудовлетворённое, как восьмидесятилетняя девственница. У Анны громко заурчало в животе, и она открыла глаза. Её ждал еще один день страшных мучений, лишений и нервотрепки. Анна постилась…
Исключив из рациона мясное, Анна лишилась сна, спокойствия и смысла жизни. Отсутствие же этих трёх компонентов делало её жизнь и работу сущим мучением. Но работать было надо, и Анна с тихой ненавистью к миру, Вселенной и Галактике поплелась в ванную. Тёплый душ её разбудил и усилил аппетит. С трудом справляясь с джунглями на голове, Анна думала: «Господи, кто же всё это выдумал? Как же вот так без мяса столько времени? В конце концов, я с ума сойду…» Потом она ещё немного подумала нецензурно, пригладила двумя руками волосы и тяжело зашагала на кухню. Завтракать.
С отвращением проглатывая овсяную кашу без масла, Анна решила, что жизнь не удалась. Холодильник за спиной уютно кряхтел. Анна физически ощущала в его нутре большие куски розового замороженного мяса – свиного, говяжьего, куриного мяса, божественного вкуса мяса, которое сегодня, как и вчера, есть было нельзя. Пост. «Слово-то какое-то дурацкое. „Пост“. Стоит на посту какая-то сволочь и мясо есть не даёт! Прости, Господи, Иисусе Христе!»
Анна не была ярой христианкой. Более того, она вообще христианкой не была. Анна считала себя буддисткой, носила длинные чётки, читала мантры, разбиралась в благовониях и обязательно подносила первую рюмку водки всем своим богам. Иногда утром она об этом жестоко жалела. Впрочем, она бы и мясо подносила, но мясо сегодня есть было нельзя. Мысль эта верещала в голове сотрудницы «Газеты», как пила «Дружба» и мешала остальным мыслям добросовестно исполнять свои обязанности. Усмирив шевелюру на голове банданкой с осклабившимися черепами, Анна отправилась в редакцию.
В тесном троллейбусе щемились горожане. Кондукторша, с ненавистью глядя пассажирам в глаза, вежливо выпрашивала деньги. Многие давали. Анна закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на работе. Получалось плохо. Смятение в мысли вносили возникающие сами по себе где-то в подсознании большие куски бифштекса, цыплята табака и «простые столовские котлеты» за 7—50. Анна отгоняла их, но мясные продукты, как назойливые осенние мухи, всё же витали, летали, кружили и даже, кажется, жужжали.
Новенький охранник на входе во Дворец спросил было у Анны пропуск, но вдруг ссутулился и осунулся под её взглядом.
– Я в «Газету». На работу, – сказала ему Анна басом, и рабочий день начался. Мысли о мясе чуть притупились, но не ушли совсем. Они выжидали момент.
Народ подтягивался. Уже прибежала Лидочка на качающемся каблучке, уже Зина с Тёмой и Арнольдом вернулись из курилки с традиционного ритуального утреннего перекура. Уже пришел даже корреспондент Павлик. Тот, что не фотограф. Он сидел за своим столом, тупо уставившись в книгу, и нервно барабанил пальцами по столу. Незажжённая сигарета «Бонд» свисала с его нижней губы.
Павлик не отличался умом и сообразительностью, хотя тщательно и скрывал это. На людях он напускал на себя угрюмый вид, всем говорил, что от дум о высоком у него бессонница, и периодически впадал в депрессию. Неглубокую. И ненастоящую. Сейчас ему нужно было сдать информацию о вчерашней пресс-конференции в мэрии. Но мысли оставили Павла, работа не шла и он нервничал, напуская на себя загадочный и угрюмый вид.
