У нас тогда было Одно огромное Сердце, а не тысячи отдельных маленьких сердец. Так что от внешней жизни отгородиться было невозможно. Именно на эти годы общей беды, сплотившей всех, и приходится начало моего «книжного запоя».
На улице Первомайской близ железнодорожного полотна и сейчас стоит этот важный в моей жизни дом. Надо бы сходить, посмотреть номер и заглянуть во двор. Там, со двора, была дверь, которая вела прямо в полуподвальное помещение библиотеки.
Целые полки заполнены книгами со сказками. И я вошла в Сказку, в её царство на долгие дни и месяцы.
Две женщины-библиотекарши обратили на меня внимание: я появлялась там почти каждый день. А когда однажды я взяла накануне толстый том Диккенса с «Оливером Твистом», а на следующий день вернула его, они устроили мне «экзамен-собеседование» и убедились, что книга прочитана.
Они стали подбирать мне лучших авторов, лучшие произведения. Мне очень хотелось бы в этой «книге» назвать их полные имена! Они любили своё дело, и, кто знает, чем могла бы закончиться моя «безумная страсть» к чтению, если бы не их деликатное, незаметное руководство. Великое это дело – быть хорошим библиотекарем. Я знаю не один трагический случай, когда люди, обуреваемые жаждой чтения, пускались без компаса в бурное книжное море, и это заканчивалось трагедиями.
Увы, не только имени не помню, но даже внешний их облик стушевался. Остались они в памяти бесплотными Ангелами.
Низкий поклон этим женщинам, которые сначала ввели меня в светлое царство Детской Литературы, а затем так же тонко и умно – во владения русской и мировой классики.
Я читала так много, что, когда оказалась в университете на филфаке, программный курс был почти весь мне знаком.
Слово «чтение», пожалуй, не совсем точно в моём случае. Я жила тем, о чём читала. Недавно где-то встретилось выражение: «Искусство – это машина ускорения жизни». Жизни! Да!
Читаю «Отверженных» В. Гюго.
Как горько я оплакивала судьбу бедного Жана Вальжана, который под старость приходил к дому своей Козетты. Из окон лился свет, оттуда доносились звуки музыки, но бедного старика в дом не впускали: муж Козетты был богач.
Я плакала, а два котёнка, прижавшиеся друг к другу под пледом, от моих слёз становились мокрыми, и шерсть их превращалась в сосульки…
Роман И. Тургенева «Дворянское гнездо» я читала в саду, в беседке, у подруги Любы Зуевой, дом которой был напротив нашего через дорогу. Память и воображение переплелись так причудливо, что Любин сад и беседка соединились с той беседкой в саду, где Лаврецкий ждал Лизу. Мне и сейчас, когда вспоминаю роман, представляется, что в той беседке нас трое, я присутствую там.
Лаврецкий ждёт Лизу. Вот освещается одно окно, потом другое, третье… Это Лиза со свечой в руке идёт по анфиладам комнат. Вот она вышла в сад… Вот их объяснение. У меня покалывает кончики пальцев. Я дрожу. У меня заходится сердце…
Мне всего одиннадцать лет…
Я в тесном общении с самыми светлыми умами, с самыми чистыми сердцами.
Моё воображение и реальная жизнь легко и естественно переходят друг в друга. Вот ожила ещё картинка. Где жизнь, где грёзы.
Я сижу на маленькой скамеечке на кухне. На неё по особым дням ставят самовар и выводят трубу в дымоход. Но в обычные дни самовар стоит где-то наверху, и я люблю сидеть на этой скамеечке (она и сейчас жива).
Много разного люда во время войны перебывало в доме моей тёти Доры. Сейчас, например, напротив меня сидит военный лётчик в шлеме, на щеках у него играют ямочки, он улыбается и о чём-то оживлённо рассказывает. О чём? Не важно… Я смотрю на него молча, а в воображении за моей спиной, там, где белая дощатая перегородка отделяет кухню от комнаты, разворачиваются, как в кино, одна за другой картины. Я в пустынном и роскошном парке, подхожу к фонтану, сверкающие струи с шумом падают в воду, вижу на дне фонтана чистый песочек, вон мелькнула рыбка… и со мной прекрасный принц, вот этот молоденький лётчик. Это из «Аленького цветочка».
