(Челябинская обл., второй год работы, 1955 – 1956 гг.)
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России,
Там вековая тишина.
Н. Некрасов
Я прибыла в Нязепетровск. Железнодорожная школа, десятилетка.
«Глухомань», «захолустье», «провинция» – эти отвлечённые понятия мне предстоит пережить здесь.
После насыщенной внешними и особенно внутренними событиями жизни маятник качнулся слишком резко – и замер, остановился.
По привычке к ассоциациям помню стихотворение Блока «На железной дороге» как символ глубинки, неподвижности, застоя не только в России, но и во всём мире.
Какое пугающее слово «захолустье», место, где чахнет, задыхается живая человеческая душа.
Не помню, была ли там библиотека. В клубе только кино и танцы.
Зато запомнилось оживление в учительской, когда обсуждалось событие, всколыхнувшее всех: корова принесла четырёх телят!
Тоска… Недаром сказано: в провинции даже дождь – приключение. Но зато я веду литературу в 10-х классах.
Нет, предстоит пройти ещё немалый путь, прежде чем я почувствую себя на месте в качестве «учительницы литературы». Годы спустя…
Пока я ношусь с личными увлечениями и потому создаю «камерный» литературный кружок. Вот где жива память об Анне Владимировне, где рождается атмосфера человеческой доброжелательности, искренности, чистоты, увлечённости…
Такие живые огоньки понесли тогда в мир многие воспитанники Анны Владимировны Тамарченко. И как важна оказалась роль школы, начинаю понимать это только сегодня, оглянувшись в прошлое.
В моей маленькой, но уютной квартирке «кружковцы» появляются почти каждый день. Особенно частыми гостями стали Лида Косоротова и Валя Воронова.
Я подошла как-то (о, опять в фойе, опять перед раздевалкой! Нет-нет, это было не намеренно, только сейчас до меня доходит эта символика) к Вале Вороновой и пригласила её на занятие литературного кружка.
Не помню, в этот раз или в другой я протянула ей Уолта Уитмена со стихом:
Камерадо, я даю тебе руку!
Я даю тебе мою любовь,
Более драгоценную, чем деньги,
Я даю тебе себя самого
Раньше всяких наставлений и заповедей,
Дашь ли ты мне себя? Пойдёшь ли
Ты со мною в дорогу? Будем ли
Мы с тобой неразлучны до последнего дня нашей жизни?
Это вызвало такую ответную бурю чувств с её стороны, что она написала мне длинное послание на нескольких страницах. Оно долгие годы хранится у меня, я перечитывала его иногда. И вновь всплывало в памяти открытое, умное, доброе и грустное лицо этой девушки.
Окончательно убедилась, что мне просто необходимо до конца выяснить этот вопрос. Вы не представляете, Валентина Михайловна, как мне сейчас стыдно за все мои глупости, но я бы очень хотела, чтобы Вы не приняли за оправдания всё то, что я Вам напишу.
В тот вечер, когда я была у Вас одна, я настолько потеряла самообладание, насколько способен это сделать нормальный человек.
Ещё бы! Двумя словами разрушить всё, чем человек живёт изо дня в день в течение трёх месяцев! Мои безумные записи сказали Вам только то, что я ребёнок и «чудо гороховое», но что же случилось с этим ребёнком, они по существу не сказали. Итак, ребёнок берёт на себя обязанность объяснить сам, что же постигло его.
