Трагедия грянула в первую же брачную ночь. Оказывается, философствовать о любви, браке, верности, ревности – это одно… Оказалось, во-первых, что Земеля у своей жены – мужчина не первый, а во-вторых, что он страшно ревнивый человек, мнительный, болезненно подозрительный, занудливый, вспыльчивый, даже психованный и многое другое, нехорошее, чего в себе учитель словесности раньше и подозревать не мог.
И забился мой Земеля ошарашенной рыбиной, пойманной на примитивную блесну. Рукопись, школа, охота… – всё побоку. Натянулась леса, ни вправо, ни влево, ни в глубину не уйти. Стал Земеля чёрный рок свой в горькой топить. Да только усугубил болезнь. Уж всё подряд, ну всё-всё – и кино по телевизору, если про это, и любая задержка её на работе, в очереди ли в магазине – всё вызывало приступы жгучей ревности, которая, по словам Земели, натурально душила его, сдавливала грудной жабой сердце. Я так и не понял, имелись основания для ревности или же виной всему – больное воображение моего друга, возбуждаемое его творческой фантазией и усугубляемое алкоголем?
– Основания? – переспрашивает он меня. – Вот буквально месяц назад вынимает из сумочки французские духи и мажется, зажмурив от сладострастия глаза, как кошка… Откуда? – спрашиваю. Купила, говорит. Но разве уважающая себя женщина покупает сама себе французские духи? Скажи, покупает?
Я пожимаю плечами – кто знает?
Развязка, короче, такова. Земеля «накрыл» жену в актовом зале школы с инспектором вышестоящей организации. У рояля. Средь бела дня. Музицировали? Земеля не объяснил. Но в драку с очкариком ввязался. Тот вышел не таким цыплёнком дохлым, каким показался. Наградили друг друга добрыми тумаками, что меня немало смутило: любовники-то обыкновенно ретируются поспешно и без оглядки…
Дома Земеля принялся пытать жену: кто да что? зачем да почему? И до того разогрелся – схватил двустволку, чтобы на месте пристрелить гадючку… Та ноги в руки. Он за ней. По главному их просёлочному проспекту… Приостановила её защёлкнутая калитка родительского дома, тут-то Земеля и спустил оба курка, чтоб дуплетом…
Осечка!
Сплоховало ружьецо. Какая-то деталька отказалась послужить правому делу.
Нет, то не развязка драмы у родительской калитки была, а завязка, тугая, морским узлом, потому как приехал он в город не в гости ко мне, а за запчастями к оружию возмездия.
– Всё равно убью её!
– Зачем её-то? На то пошло так, его убей.
– Она же изменила, она! Она, она… Пристрелю как бешеную собаку.
– Брось, Земеля.
– Земели, которого ты знал, больше нет. И тебя уже того, наивного солдатика, давно нет. Я бы каждые новые пять лет давал человеку новое имя.
– Как же вас теперь называть?
– Отелло.
– Но Отелло ошибался…
– А я нет.
– Ты точно уверен, что она…
– Абсолютно… И давай не будем… Знаешь, как больно! Тебе бы, конечно, писаке, подробности выпотрошить, в душу влезть и ценный совет дать, чтобы потом себя человеком чувствовать, чтоб и друга спасти и описать всё это художественно. Не получится, дружище, я тебе сочувствую, но всё решено, и обжалованию это решение ни в каких инстанциях не подлежит. Вот она, самая высшая инстанция. – Земеля постучал кулаком себя по груди. – Выше не бывает.
– Отелло – это, конечно, да… – пожимаю я плечами. – Трагичная личность. Но ты на эту роль мелковат. Прости, Земеля, раньше ты был поосновательнее, потяжелее, что ли, а теперь мухач какой-то тонкорукий… И пьёшь…
