– Любовь, – хрипло смеюсь я в пустоту. – Все твердят: “Люби!” А я не хочу ничьей любви. Только его. Даже если для этого мне придётся спустить в болото сотню таких, как Алекса.
Но что дальше? Снова виски? Снова звонки “лучшим адвокатам”? Снова…
Мысли размываются. Отец, ты гордишься? Твой сын – чудовище. Твоё чудовище.
Планы роились в голове, как мухи над падалью. Но телефон вновь впился в мозг звонком. Не сейчас.
Второй звонок. Проклятье.
– Сука! – рявкнул я, швырнув пустую бутылку в стену. Стекло брызнуло, как кровь. Красиво. Как в ту ночь.
Третий звонок. Ноги запутались в проводах от колонок, я едва не рухнул в кучу бутылок. Горничная уберёт. Или нет? Она же боится меня, как и все.
Четвёртый звонок. Телефон лежал на столе, придавленный полотенцем, будто его специально спрятали.
– Да, слушаю, кто?! – прорычал я, не глядя на экран.
– Серафим… – голос Святослава дрожал, как натянутая струна. – Я так больше не могу…
Не можешь молчать? Или не можешь жить с тем, что мы сделали?
– Чего ты хочешь? – бросил я, опрокидывая остатки виски. Говори быстрее. Мне нужно придумать новый план. Новый способ заставить отца гордиться.
– Она… мне снится. Каждую ночь. Её глаза…
– Заткнись. – Они снятся и мне. Но я не ною, как побитая собака.
– Серафим, мы же убийцы…
– Мы? – я рассмеялся, и смех отдался в стенах, как эхо выстрела. – Ты – пешка. Я – король. А она… – она была лишь инструментом в нашей партии.
Святослав зарыдал. Слабак. Раньше надо было думать.
***
– Свят, что случилось? – бросил я, сжимая в руке осколок бутылки. Как его душа – острые края, которые ранят даже при прикосновении.
Он говорил, захлёбываясь словами: бессонница, кошмары, ангел, отворачивающийся с каждым днём. Слабак. Он верит в Бога, а я – в силу. В власть. В отца.
– …Бог покарает… – бормотал он, как мантру.
– Бог? – я рассмеялся, и смех отдавался, как скрип виселицы. – Ты же сам говорил: тело сгнило. Доказательств нет. Только твои сопли.
Но последняя фраза ударила, как нож:
– Я хочу сдаться…
Внутри всё похолодело. Нет. Только не это.
– Серафим… – его голос дрожал, будто лед под ногами. – Я больше не могу…
– Можешь. – Я подошёл ближе, чувствуя, как виски пульсирует в висках. – Ты помнишь, что было в той таблетке? – Ложь. Страх. Контроль.
Он замер.
– Ты думаешь, бог не узнает, что ты принимал наркотики, что ты убил человека? А он узнает! Узнает и все расскажет твоим верующим родителям! – Ты – моя марионетка.
– Но…
– Заткнись. – Я представил, как схватил его за горло, чувствуя, как пульс бьётся под пальцами. – Хочешь спать? Я дам тебе снотворного. Хочешь покаяния? Я куплю тебе церковь. Но ты не сдашься.
Он разрыдался.
– Серафим…
– Молись, Свят. Молись, чтобы я не вспомнил, как ты сам рвал её платье.
И он замолчал.
– А теперь слушай меня, – выплюнул я, и алкоголь в крови мгновенно превратился в лёд. – Ты думаешь, мы одни в этом болоте? – Ты – червь, Свят. А я – сапог. – Люди, которые прикрыли нас, едят таких, как ты, на завтрак. Имена? Ты недостоин даже знать их.
Он дышал в трубку, как загнанный зверь.
– Поэтому заткнись. Или я сам вырву твой язык. – Как тогда, с платьем Алексы.
– Прости, Серафим… – прошептал он, и связь оборвалась.
– Святослав! – заорал я, швырнув телефон. Экран треснул, как лёд на озере. Ирония. Ты тоже треснул.
Куртка натянулась на плечи, ключи впились в ладонь. Ноги несли меня вниз по лестнице, будто я снова мчался к тому проклятому ручью. Где ты, сука? У церкви? У дома? Или уже в полиции?
