– Шнурки долбанные развязались! – посмеиваясь, пробухтел Виктор, нагнувшись к шнуркам, завязанным на крайне крепкий морской узел.
Не успело пройти и мгновение, как вытащенный из ботинка маленький ножик с глухим стуком впился в грудь одного из молчаливых напарников, стоявших за спиной Леона. Тут же Леон бросился на второго молчаливого соучастника, потянувшегося за ножом, – стрелять было нельзя, а то сбежится вся округа на шум, и пиши пропало – завязалась скоротечная драка. Схватив тихого за кисть, удерживающую армейский нож, Леон сначала расслабил хватку, а затем, как только почувствовал давление, рывком направил руку врага ему же в ногу – с тихим чавканьем и хрустом нож впился в бедро, добравшись до кости. От боли тот хотел было взвыть, но Леон сразу же заткнул ему ладонью рот, а второй рукой нанёс пять ударов в грудь и продолжал, покуда не ощутил, как перед ним поддавшийся алчности бывший напарник не растёкся, как дохлая рыбина.
Актёришка, инициировавший ранение, вжался в угол гаража, ничего не предпринимая, пока к нему не подошёл Виктор.
– Ну а ты чё удумал? Тоже в крысу хочешь бабки свистануть?
– Только свои. Мне этого на всю жизнь хватит.
– То-то и оно! – опять вдумчиво погладил свои усы Виктор, рассматривая мёртвое лицо одного из «оборотней», держащегося за горло руками. – Вот надо было им оно, а? Потратить столько не получится, а им всё мало! Тьфу! Салаги!
Небрежно пнув труп, Виктор подошёл к Леону, который уже делил деньги убитых на троих.
– Нам же лучше, – подытожил он сие явление.
– А то. Всегда бы так!
– Да оно всегда так и выходит. Уж не знаю, радоваться или горевать.
– Пока живой, радуйся. Ну, Лева, бывай. Кто куда, а я по… Ну, в общем, отдыхать я пойду.
– Удачи, – прохладно проводил его Леон.
Виктор вышел на улицу, дабы раствориться на ближайшие полгода в пространстве и времени надвигающегося теплого лета, которое он встретит явно не в России, а где-нибудь на островах Индонезии, потирая свои каштановые усы, развалившись на гамаке среди высоких пальм и белоснежного пляжа, будто снимаясь для рекламы шоколадно-кокосового батончика «Баунти». Впрочем, своё «райское наслаждение»[5] он вполне заслуживал.
– Леон, дитя Мареоброна, ты слишком устал. Сколько от себя ни бегай, покой всё равно не обретёшь, – говорит кто-то Леону, пока он тщательно собирает вещи и упаковывает трупы в пластиковые чёрные мешки на молнии.
Сколько от себя ни бегай, покой всё равно не обретёшь. День за днём, ночь за ночью, оно следует за тобой, как ядовитый варан, укусивший своего туповатого хозяина и трепетно ждущий, когда же он наконец-то подохнет. День, два, месяц, год, десять лет или всю жизнь – всё едино. Время для этих явлений ничего не значит. Тебе ли знать? Оно не имеет особого значения, как и пространство, в котором оно происходит. Ты бежишь и думаешь, что сможешь зайти достаточно далеко. Ты бежишь и думаешь, что сможешь бежать достаточно долго. Тысячи лет и тридевятые края, но ты никогда не думаешь, что оно – ты сам. Сколько от себя ни бегай, не убежишь. Куда бы ты ни пошёл, твоя дурная компания следом бредёт.
«И всё же мне пора на отдых», – думал про себя Леон, споря с голосом. «От судьбы не убежишь, но я ещё поборюсь. В своей мягкой постели я поборюсь с желанием поспать лишние пять минут, зная, что в моём расположении все отведенные мне годы жизни. Не мне судить, заслужил ли я этого или нет, но всяко разно на иное дело я уже не гожусь. А если
