Да-а, глотка у нее луженая, прямо как у нашего комбата. Тот тоже – как нажрется, давай орать на плацу про то, какие мы все дебилы и как отчаянно позорим российскую армию.
– Тебе не пох, кого твой кореш эту неделю изображать будет? – тоном ниже спросила Николь.
Ганс ревниво покосился на меня и тоже тоном ниже ответил:
– Не пох. Фамилию позорить не позволю. Если он у тебя в программе пидором или клоуном каким заявлен, то я возражаю. Никогда Миллеры до этого дела не опускались!
– Мля-я-я,– устало протянула Николь.– Ладно, будешь Гиммлером из Челябинска, сука,– сказала она мне и полезла за сигаретами.
Пока она курила, я примерил на себя эту гнусную фамилию и решил, что такое погоняло мне тоже не нравится.
– Слушай, может, не надо Гиммлера? Гнилая какая-то фамилия… – осторожно начал я.
И тогда она взорвалась, как целая бочка с плутонием.
– Охреневшие тупорылые суки! – орала она, надсаживаясь.– Вас ублажают, как фараонов египетских, а вы, твари неблагодарные, морды воротите! А ну, быстро сняли костюмы и пошли отсюда нах!..
Я взглянул на ситуацию с этой точки зрения и похолодел. Конечно, костюмы мы бы не сняли, еще чего, но выйти бы из лимузина в итоге пришлось, и куда бы мы пошли такие красивые?
Да в батальоне не то что комбат, даже Суслик убил бы за такое явление народу – направляясь в казарму, два печальных клоуна в шелковых костюмах да в чистых рубашках с запонками топают по плацу, стуча модными ботинками.
А там, в казарме, ребята второй бидон чачи приговаривают, и скучно им – сил нет. И вот им развлечение явилось – все в чистом и дорогом.
А форма в «Хошимине» осталась, и хрен нас туда пустят без Николь. Да если и пустят, ключ от номера все равно у нее, а если дверь ломать – менты нарисуются.
– Ладно, пусть Миллер.
– Ладно, пусть Гиммлер.
Мы отозвались хором, и Николь ухмыльнулась, победно нас оглядывая.
– Значит, будешь Гансом Миллером. Так нам всем будет удобнее,– сказала она.
И я быстро кивнул, стараясь не глядеть на насупившегося Ганса.
Потом я немного подумал и спросил:
– Подожди, а разве я не олигарх Прохоров?
Николь вмяла сигарету в узкую золоченую пепельницу подлокотника и выразительно постучала ладошкой по своей кудрявой головке.
– Дубина. Кто ж так в лоб людей разводит! Ты у нас, конечно, как бы Прохоров, но делаешь вид, что ты вовсе не Прохоров, а какой-то там Миллер.
Я тяжело вздохнул, и Николь соизволила объяснить подробнее:
– У нашего олигарха роман, который он скрывает от прессы. Поэтому он представляется саратовским коммерсантом и носит вот это…
Она выудила из пакета парик и бросила мне.
Париков я не носил никогда в жизни. Взвесив на руке неожиданно тяжелую волосатую гадость, я несмело начал примерять ее у себя на голове.
Ганс смотрел на меня с сочувствием, но края его толстых губ насмешливо подрагивали.
Николь помогла мне нацепить парик правильно и достала пудреницу – показать, на кого я стал похож.
Из круглого окошка зеркальца на меня смотрел неприятный волосатый пижон, которому сразу захотелось дать в морду.
Ганс теперь тоже смотрел на меня с плохо скрываемым омерзением. Даже Николь поморщилась, покачивая пергидрольными кудряшками.
– Да-а, какого-то мудака ты мне в этом парике точно напоминаешь,– задумчиво сказала она, не отводя от меня глаз.
– Надеюсь, Гиммлера,– буркнул я, отворачиваясь от них обоих.
Лимузин выехал на Калининский проспект и через пару минут въезжал на парковку перед «Метелицей». От входа к нам уже бежал пожилой швейцар в расшитой золотом ливрее, но я смотрел не на него, а на джип военной комендатуры, вставший почти у самых дверей соседнего кабака. Рядом с армейским джипом припарковался милицейский бумер с синими номерами, а вокруг него стояли люди в камуфляже, с автоматами в руках и бдительно зыркали по сторонам.
