Наша машина продолжала неспешно плыть в неоновом безумии, и я понял, что экскурсия по этой улице будет обстоятельной.
– Посмотрите налево – это клуб…
Что там за клуб, я не услышал, потому что в наше раскрытое рядом окно засунулась волосатая нечесаная харя и заорала страшным голосом:
– Граждане, подайте на развитие русского алкоголизма!
Ганс совершенно рефлекторно, скорее, от испуга, чем по необходимости, треснул харю кулаком в лоб, и попрошайка шумно упал на тротуар, по пути еще кого-то роняя.
– Молодчина, отличная реакция! Ты прирожденный охранник! – оживилась Николь и даже похлопала в ладошки.
Ганс бросил на нее торжествующий взгляд, но потом снова с напускным равнодушием отвернулся к окну.
У Николь зазвонил телефон.
– Да, любимый. Да вот, выходим в свет. Думаю, начнем с «Метелицы», но ты нам там не нужен. Приезжай в «Дятел» к десяти – подсветишь нас на полчасика. Ну хорошо, давай к двенадцати.
Николь выключила телефон и теперь тихонько постукивала им по бликующим губам, задумавшись о чем-то важном. Я незаметно подвинулся к ней поближе, желая снова почувствовать ее запах, но в этом чертовом лимузине слишком сильно воняло освежителем воздуха и кожей.
– Эй ты, красавчик! А тебя как зовут? – спросила вдруг Николь, хлопнув Ганса по плечу.
– Братва Гансом кличет,– буркнул он, не оборачиваясь.
– Да мне не кличка твоя нужна, а нормальное имя,– поморщилась Николь.
– Ганс – мое имя,– сообщил он, теперь уже повернувшись всем корпусом, чтобы смерить взглядом наглую тетку.
– А фамилия?
– Миллеры мы,– ответил Ганс с достоинством.
– Что? – не поверила Николь.– Прохоров и Миллер?! А Абрамовича у вас там, в казарме, случайно, нет?
– Да он и правда Миллер,– успокоил ее я.– У них в Поволжье целая деревня этих Миллеров. Немецкие переселенцы, еще с матушки Екатерины Великой.
– Охренеть можно,– призналась Николь, переводя обалдевшие глаза с меня на Ганса и обратно.
Мы проехали развеселую, сияющую огнями улицу и встали на перекрестке, пропуская кавалькаду дорогих авто. Закатное солнце пустило последние на сегодня лучи, бликуя ими по лакировке автомобилей, а вокруг, перебивая солнечный свет, бесновалась реклама.
Я сидел в двенадцатидверном лимузине, в машине, которую раньше даже по телевизору нечасто видел, в обществе женщины, которая казалась мне воплощением неземной красоты и роскоши, и которую я, простой питерский студент-недоучка, мог, пусть иногда, любить так, как мне хочется, и мы ехали на экскурсию по самым роскошным заведениям Москвы. Ну за что мне такое счастье, хотел бы я знать?
– Ну что, счастье мое, слушай диспозицию на сегодня,– опять сухим строгим тоном сказала мне Николь.
Я улыбнулся и кавалерийским броском придвинулся к ней сразу на полметра.
– Но-но! – встрепенулась она, испуганно оглаживая платье, будто я уже сорвал его.– Сиди на попе ровно и слушай сюда.
Я сел ровно.
– Тебя зовут Гансом Миллером. Понял? Ганс Миллер. Ты – саратовский бизнесмен. Эй, ты меня слышишь? Повтори, что я сказала!
– Меня зовут Гансом Миллером. Я – саратовский бизнесмен,– послушно повторил я, совершенно не вникая в смысл сказанного.
Ганс опять повернулся к нам и с искренним негодованием закричал:
– Какой же это Ганс Миллер? Где вы таких Миллеров видали? Да с таким чертом ни один Миллер рядом срать не сядет! Да из него Миллер – как из лося велосипед!
– Молчать!! – вдруг рявкнула Николь так, что мы оба вздрогнули.
