Ганс тоже увидел комендантских жаб и кивком показал Николь на них.
– Смотри, как нас обложили. По всей Москве, похоже, ищут.
Николь насторожилась.
– А что вы такого сделали?
Мы одновременно пожали плечами, и она уверенно сказала:
– Значит, это не вас ищут. На хрен вы кому сдались, хомяки блудливые. Пошли…
Ганс чуть помедлил выходить, еще раз бросив острый взгляд в окно, и тогда она достала из сумочки солнцезащитные очки:
– Держи, охранничек. Тебе в тему будет.
В очках Ганс смотрелся натуральным Крепким Орешком – мне даже завидно стало.
Швейцар не успел распахнуть нам двери автомобиля, поэтому теперь виновато семенил впереди, показывая дорогу. Николь взяла меня под руку и сунула в руку бумажку.
– Отдашь ему, когда пройдем через холл,– шепнула она мне на ухо.
И я тут же воспользовался оказией, прижав девушку к себе поближе.
– Да успеешь ты трахнуть меня еще сто раз,– раздраженно прошипела она.
И я радостно заорал на весь холл:
– Ты это сказала! Трахнуть сто раз! Теперь не отвертишься!
Несколько случайных посетителей вокруг вежливо улыбнулись нам, с благожелательным интересом разглядывая всю нашу троицу.
Швейцар целенаправленно проводил нас до лифта, и там я вручил ему бумажку.
Это оказалась купюра в сто долларов, и мы оба, я и швейцар, с одинаковым изумлением вылупили на нее глаза.
Потом я почувствовал тычок в печень и взял себя в руки.
– Выпьешь за мое здоровье,– неискренне сказал я швейцару, пожирая купюру глазами, но все-таки пошел в лифт, увлекаемый туда Николь.
– Как прикажете, барин,– откликнулся швейцар, и я увидел в отражениях зеркал, как он усмехается в свои пышные седые усы.
Ганс зашел последним, перекрыв вход широкими плечами и грозно обозревая вестибюль, пока не закрылись двери лифта.
– На троечку зашли,– недовольно сказала нам Николь, и я понял, что в своей первой жизни она точно была учительницей.
Надеюсь, хотя бы старших классов.
В огромном ресторанном зале на втором этаже было полно свободных столиков, но Николь уверенно провела нас мимо, к лесенке, ведущей еще выше – в небольшой, закрытый от любопытных глаз кабинет с балкончиком.
В кабинете было душновато, и Николь по-хозяйски распахнула окно, заодно внимательно обозрев обстановку в ресторане внизу.
Мы едва успели сесть за сервированный одними столовыми приборами стол, как к нам вбежал запыхавшийся метрдотель в сопровождении официанта.
Николь взглянула на меня, и я ее понял. Здесь полагалось командовать мужчинам. Нам раздали меню в бордовых кожаных папках, но мне достался какой-то странный вариант – даже не на английском языке. Возможно, это был французский.
Я напряг мозги, пытаясь вспомнить хоть одно название ресторанного блюда, но из гражданских познаний вылезли только банальные шашлыки да «икра заморская, баклажанная». Когда пауза стала неприлично долгой, я вдруг вспомнил слова нагловатого метрдотеля из голубого клуба.
– Подайте-ка нам сюда, любезный, омара в восточном стиле с имбирем и зеленью в соусе из черных бобов. И выпивку соответствующую.
Метрдотель равнодушно кивнул, не поднимая глаз, потом закончил чиркать в своем блокнотике и совершенно по-киношному, задом, пошел к дверям, исчезая за тяжелыми створками.
Официант немного полетал вокруг стола, поправляя скатерть и приборы, а потом тоже исчез.
Николь тут же зашипела на меня:
– Из тебя олигарх, как из меня Валентина Терешкова. Какие омары, кретин,– ты их есть-то умеешь?
