Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование - страница 46

…В 1918-м году папа, разоружённый в октябре революционными рабочими и оставшийся, как и все товарищи по полку, на бобах, мыкался в Ташкенте, думая, как добыть пропитание, ибо получить хоть какой-то паёк бывшему царскому офицеру было совершенно немыслимо. Наконец пристроился в какое-то новое советское учреждение письмовидителем, поскольку имел восхитительный почерк, сохранившийся у него до старости. И вдруг получает весной телеграмму от деда из Аулие-Ата, который большинство помнит как Джамбул, а теперь он называется Тараз: «Срочно приезжай вск». И – всё! Папа квартировал на Лермонтовской, перпендикулярной Пушкинской, слева от старой консерватории – улице, уже давно не существующей. Ехать по современным меркам недалеко, но как? Кругом неразбериха, поезда толком не ходят. Пробирался в родительский дом он как бог на душу положит. Голодный – в Туркестане, как только атаман оренбургского казачьего войска Дутов перерезал дорогу в центр России, прекратился подвоз хлеба – кое как добрался. Как потом говорил, знал бы в чём дело, ни за что не ввязался в дорожную авантюру, которая несколько раз едва не стоила ему жизни, но он думал, что с матерью что-то стряслось или с сёстрами, а может и с отцом – всё же царский полковник, а время совсем не царское…

Оказалось, что деда не только не тронули, поскольку весь город его уважал, но и обратились за помощью из совдепа. Знали, что сын Василий – молодой офицер, да и помнили его многие, и пришли просить его возглавить мобилизационный отдел – началось формирование Красной Армии. А он, оказалось, в Ташкенте…

…В 1977 году ко мне в редакцию «Комсомольца Узбекистана» пришёл крепкий старик с широкой окладистой бородой, похожий на старовера. Перед этим мне позвонил снизу милиционер и сказал, что ко мне просится гражданин, который говорит, что ему нужно к Жабскому, Васиному сыну. Вы, мол, знаете его? Нет, говорю, но пустите же человека – если он называет моего отца по имени, значит ему есть, что мне сказать.

Старику было уже за 80, и первый его вопрос прозвучал прямо в дверях:

– Вася, скажи мне, живой?

– Увы. Умер семь лет назад…

Он горестно перекрестился, сел, долго сидел молча. Я ему чай предложил, но он отмахнулся.

– Я в газете твою фамилию увидал, когда к внуку приехал – они правнучке выписывают. Велел ему позвонить и спросить, как его, твоё, значит, имя-отчество. Секретарша сказала Васильевич – мне это прежде всего было надо, тебя-то пусть хоть как зовут. Васин, думаю, сын, вот точно! А ты вон какой молодой… Что-то я ничего не пойму…

– Я его сын, – сказал я.

Он посмотрел недоверчиво.

– Сын… Значит не того всё же Васи отпрыск… Неужто в Ташкенте ещё Жабские есть?

– Нет, я последний. Ну и мама ещё.

– Да мама! – он с досады махнул рукой – мол, причём тут какие-то бабы.

– А вы кто, объясните, пожалуйста? – подсел я к нему. И тут меня осенило: – А вы не из Джамбула?!

– А ты знаешь Джамбул? – вскинулся он.

– Я и Аулие-Ата знаю – мой папа оттуда.

Старик вскочил, да так резко, что покачнулся, и я еле удержал его в равновесии.

– Василий Поликарпович Жабский, – продолжал я, усаживая его на место. – Сын Поликарпа Семёновича, что на Бурульской, теперь Кирова, жил.

Старик теперь уже перекрестился широко, размашисто.

– Он! Тот самый Вася наш. Но как же ты такой молодой… сколько тебе?

– Почти двадцать пять.

– Ну! А ему бы уж было наверное сильно за восемьдесят – мы же с ним одногодки.