«Брюква-повар, – заскрипел. – Хороший повар! Еда твоя – духам нравится! А у нас, гоблинов, главный бог, бог Еды – Великий Граухаль! Жаба-Бог! Жрет все! Благословляет!»
«Жаба? Бог?»
«Ага! – Сглаз аж подпрыгнул. – О-о-огромный! Как замок! Три замок! В Болотах Юга. Мы дары носить ему. Рыба тухлая. Утопцы. Черви жирный, змеи. А он… кхм… отвечать! Радугой рыгать!»
Тьфу ты. Ну и боги.
Сглаз аж светился.
Какие боги – такие и жрецы.
Разговоры эти, байки дурацкие… Слушаю.
Олаф рядом шел. Молчал.
Потом вдруг говорит, сам себе будто:
«Все из-за него».
Мы притихли. Даже Сглаз свой рот прикрыл.
Олаф редко говорит. А если говорит – значит, дело серьезное.
«Из-за кого, командир?» – Щит спросил. Осторожно так.
Олаф сплюнул.
«Темный Владыка».
Он огляделся. На дорогу пыльную. На лес кривой. На нас, оборванцев.
«Тысячи лет назад его, вроде как, прибили. Боги старые да герои. Думали – навсегда. Хрен там. Сотню лет назад он опять вылез. Как глиста из задницы. И с тех пор все кувырком. Мир наш гниет. Изнутри. Из-за него».
Олаф нахмурился. Борода его колючая аж задергалась.
«Все эти бароны, герцоги… они как черви в трупе. Каждый свой кусок урвать хочет. Грызутся. Воюют. А почему? Потому что страх. Он этот страх сеет. Отчаяние. Безумие. Каждый думает – если не я, то меня. Сожрут. И прав, сука, оказывается».
Он махнул рукой. Сплюнул.
«И магия эта… вся кривая стала. Извращенная. Раньше, говорят, светлая была. Лечила. Строила. А теперь – только кровь, ритуалы, проклятья. Он ее отравил. Как колодец».
Олаф замолчал. Посмотрел вдаль.
«Вот и живем. Как крысы. Каждый контракт – как кусок сыра гнилого. Вроде жрать можно, но точно траванешься. И все из-за этой твари. Пока его кто-нибудь опять не пристукнет… не будет жизни».
И снова замолчал. Надолго.
Мы тоже молчали. Что тут скажешь. Правда. Она такая. Горькая, как хина.
Так и шли до темноты. Молча. Солнце вниз, уже скоро привал.
Тут – хрясь!
Что-то круглое. Большое. Из кустов – на дорогу. Прямо перед казначеем. И все в глазах – штук десять, все на ножках. Один глаз – самый большой. Посередке. Зыркает. Под ним пасть огромная. Слюни.
«Бехолдер! Откуда? На дороге?» – Олаф орет.
Наши за железо.
Казначей визжит, как свинья.
А Снайдер, дроу. Тихий. Лук вскинул. Пиу-пиу-пиу! Быстро. Каждая стрела – в глаз.
Тварь взвыла. Бульк-бульк. Задергалась. Обмякла.
Мы и не успели ничего.
Снайдер лук опустил и молча ушел в конец отряда.
Олаф подошел.
Тварь ногой пнул. «Ну, – говорит. – Ужин. Брюква, сготовишь?»
Я на эту тушу. Глаза… большие. Пасть вся в слюнях.
Пожал плечами.
Хорошо.
Готовка
С тушей возиться не стал. Шкура толстая, мясо – как бревно.
А глаза… да. Продукт. Вырезал, аккуратно. Круглые. Упругие.
Внутри – желе какое-то. Оболочка – мясная.
Промыл. Долго думать не стал.
В обозе мед был, баронский. В бочонке. Хороший. Липовый.
Мы много чего утащили, пока он пьянствовал.
В котелок воды. Мед на огонь, растопил. Имбиря сухого щепотку. Корицы. Тоже баронские запасы.
Для запаха. И остроты. Соус – кисло-сладкий. Пряный.
Глаза эти. В муке обвалял. И мука баронская. Хорошая.
На сковородку. Жир раскалил. Обжарил быстро. Со всех сторон. Корочка золотая. Надулись чуть. Как шарики. Румяные.
Потом шарики – в соус медовый. Потушил минут пять. Пропитались. Глазурь.
Получилось… странно. Красота – страшная сила. Сильно страшная.
Шарики румяные. Блестят. Пахнут – мед, имбирь, жареное.
Разрезал. Желе внутри – плотное. Как мармелад. Оболочка – мягкая. Сочная. Тает.
