От папы ждать помощи не приходилось, так как, по маминым словам, после развода он пропал без вести. Так ли это на самом деле, мы не знали, потому что родители развелись при странных обстоятельствах. Году эдак в 1999 отцу предложили хорошую должность в ведущем вузе в Нью-Дели, да еще и с проживанием. Отец был крупным лингвистом и индологом. Мне на тот момент было десять, а сестре – пять. И перспектива переехать в другую страну нам казалась потрясающей. Но мама посчитала иначе, и родители вскоре развелись. Деталей никто из них никогда не рассказывал. Уезжая, папа оставил маме единственное, что у него было, – тринадцать квадратных метров в коммунальной квартире. Первое время отец звонил и помогал маме, но через год что-то случилось и он перестал выходить на связь. Мама пыталась писать в Делийский университет, чтобы хоть что-то узнать, но ответа мы так и не получили. Поэтому после приватизации в 2000 году Инесса Павловна продала комнату и взяла в ипотеку скромную двушку в панельном доме далеко за МКАДом.
После развода мама изменилась. Между бровями у нее пролегла глубокая морщина, выражение лица сделалось страдальческим, и она полностью ушла в работу. Не могу передать, как было грустно терять отца, но еще больнее становилось от маминой отстраненности.
И почему-то обиднее всего было за Соньку. Погруженная в себя, мама ее будто не замечала. Я же с самого начала понимала, что это особенный ребенок. Иногда, когда мы засиживались вдвоем с ней на кухне за уроками, мне казалось, что никакой маленькой девочки никогда не было и что она уже сразу родилась взрослой, – настолько меня поражали ее проницательность, острый ум и невероятная для ребенка тяга к познанию. Сестра росла вундеркиндом, хотя у этой медали была и обратная сторона. Соня была далека от простых человеческих радостей, считая друзей или кино пустой тратой времени. Она делала только то, что могло принести пользу, идя к четко поставленной цели: поступить в Сорбонну. Исключением была наша с ней дружба. Будучи предоставлены сами себе, мы и не заметили, как сильно сблизились.
В отличие от младшей сестры, я была порывиста и, как часто говорила моя лучшая подруга с филфака, без царя в голове. Если бы не врожденная любовь к чтению, способность к языкам и феноменальная память, вряд ли я бы продержалась в одном из лучших вузов страны дольше семестра. Потому что за фасадом скромной, неуверенной в себе студентки во мне жила какая-то другая часть – амбициозная и жаждущая лучшей жизни для меня и младшей сестры. Поскольку маминой зарплаты учителя хватало только на ипотеку и еду, уже на первом курсе я начала подрабатывать репетитором по русскому языку. Этих денег хватало, чтобы оплачивать Соньке курсы французского, и еще оставалось на мелкие расходы.
Мои старания дали свои плоды, и в конце шестого класса сестра выиграла школьную олимпиаду по французскому. Вот тогда мама впервые серьезно отнеслась к ее мечте учиться в Сорбонне. С тех пор все наши усилия были направлены на то, чтобы помочь Соне получить грант на обучение.
И теперь все это катилось под откос из-за продажного директора школы, обставившего дело так, будто мама намеренно занижала оценку ученику, чтобы получить взятку с его родителей. Слухи об этом распространились слишком быстро. Видимо, также не без помощи руководства, что поставило крест на маминой педагогической карьере.
