* * *
Я помню тот день так, будто это было вчера. Он прошелся по моей жизни лезвием Оккама, напрочь отсекая детство и юношество. Именно тогда мой мир перевернулся.
Я пришла домой после занятий – и мне очень хотелось услышать хорошие новости: что мама все-таки нашла работу и что все будет как прежде. Ведь иначе наша жизнь превратится в сплошную череду бурь и вьюг. Эти мысли были внезапно прерваны мелодией, просочившейся через приоткрывшуюся дверь.
– I close my eyes only for a moment, and the moment’s gone[1], – протяжно запело радио.
Песня вторила моему внутреннему состоянию.
– Dust in the wind. All we are is dust in the wind[2], – печально сообщил вокалист группы Kansas.
Действительно, в конце концов, что мы такое, как не пыль, уносимая ветром вдаль. Мысль о тщетности бытия автору песни, гитаристу Керри Ливгрену, навеял сборник стихов коренных американцев. Но, как по мне, эти строки больше похожи на раннее буддийское учение шуньявада. Учителя этой традиции говорили, что вечной души не существует, да и нас как личностей, в общем, тоже: мы лишь порождение иллюзии, а мир вокруг – иллюзия, порождаемая нами. Одним словом, все есть пыль на ветру. Может, мир и иллюзорен, зато страдания, испытываемые в нем, абсолютно реальны.
Дверь закрылась, а вместе с ней исчезла и песня. Передо мной стояла младшая сестра, незаметно пробравшаяся в комнату. Ее пристальный взгляд выражал гораздо больше, чем она могла бы сказать словами. Прежде чем звон нависшей тишины сделался невыносимым, я подошла к Соньке и обняла ее:
– Милая моя, не переживай, я что-нибудь придумаю.
Сестра в ответ беззвучно затряслась. Она не умела плакать, считая проявление эмоций слабостью. Но я точно знала, как ей сейчас страшно.
– Мама вставала, пока меня не было? – спросила я.
Обычно я приходила домой поздно, потому что после пар ездила к ученикам, а уходила затемно – университет был на другом конце города. Соня же после школы сразу шла домой, поэтому о положении дел я решила узнать у нее.
– Вставала. До уборной и обратно.
– Она что-то ест?
Я начала не на шутку волноваться. Мамина депрессия и, как результат, полное отсутствие желания что-либо делать – пугали.
– Что-то, наверное, ест, но я не видела.
– Ну хоть плакать перестала?
– Да, да, перестала, – ответила Соня.
– Вроде хорошая новость. Зайду к ней, посмотрю, как она. Может, получится ее взбодрить. Специалиста с таким стажем обязательно куда-нибудь возьмут! Она, наверное, даже резюме не составила.
На Сонином лице мелькнула едва заметная улыбка. Мой план сестре однозначно нравился. И я уже было направилась его исполнять, как вдруг она меня окликнула:
– Марта, у нас хлеб кончился.
Мы встретились глазами, и она стыдливо добавила:
– И деньги тоже.
Видеть в глазах младшей сестры такую растерянность было невыносимо. Я хотела бы, чтобы у этой одаренной девочки было все, о чем она только может мечтать. И уж тем более чувство безопасности и уверенности в том, что крыша над головой и еда в холодильнике у нее будут всегда. Поэтому я быстро залезла в сумку, выгребла все деньги, которые получила сегодня за уроки русского, и, чтобы сгладить ее смущение, протянула их с таким видом, будто прошу ее об одолжении.
– Прости, совсем забыла. Пожалуйста, сбегай в магазин, купи все, что надо.
Соня робко взяла купюру с посиневшим то ли от холода, то ли от грусти за наше материальное положение Ярославом Мудрым. Сестра стала рассматривать банкноту с таким видом, будто в изображенном на ней Спасо-Преображенском монастыре велась служба конкретно по вопросу нашего финансового положения. Я даже представила хор, поющий на клиросе:
