Читать онлайн А. Борисов, Борис Гинзбург - Записки обреченного философа

Только на рынке нападают с вопросом: да или нет? Так говорил Заратустра. Вызов примитивности мышления. И вместе с тем – его определенности.

Никто уже не ждет окончательного ответа «Да» или «Нет» ни на один из серьезных вопросов, волновавших человеческий разум. Не потому, что решений нет, а потому что их слишком много. Всемогущество разума обернулось бессилием. Способность доказать что угодно – неспособностью что-либо доказать.

Диагноз обычно прост: отрыв философской теории от практики, здравого смысла, логики естественного языка.

И все же – Заратустре нет нужды покидать рынок, чтобы услышать «и да, и нет» или «ни да, ни нет». Обычно слова эти выражают сомнение и нерешительность. Но нередко они звучат так же твердо и уверенно, как и однозначные «да» или «нет».

Что скрывается за обыденным «да и нет»? Как далеко от него «Да и Нет» философов? В качестве прелюдии к этой романтической теме мы предлагаем прозаический анализ простейшей параллели – нечеткости понятий обыденного и философского языка.

Придется вернуть Заратустру на рынок. Представим немыслимое: мудрец влюбился, перестал изображать сверхчеловека и направился на рынок купить розы для возлюбленной. Она предпочитает красные цветы, но единственные розы на рынке не то розовые, не то красные – какого-то промежуточного цвета. Заратустра в замешательстве. Цветочница набрасывается на него с вопросом: да или нет? Мудрец парирует удар ответным вопросом: эти цветы – красные или не красные? Да или нет? Догадавшись, что ему нужно, хитрая торговка отвечает утвердительно. Но другая цветочница и случайные покупатели устраивают целую дискуссию по этому вопросу. Дискуссию, в которой звучат все возможные ответы: «да», «нет», «и да, и нет», «ни да, ни нет». Как и в самой настоящей философской дискуссии.

Спор выглядит безнадежным при всей банальности ситуации. Наименования оттенков цвета в обыденном языке – выражения нечеткие, границы их применения расплывчаты. Образуется как бы зона неопределенности, границы которой в свою очередь расплывчаты. Присутствует, конечно, и элемент субъективности, индивидуальных различий. Исходные образцы – эталоны, стандарты – на которых каждого из нас в детстве обучали употреблению слова «красный», были, разумеется, сходны, но не абсолютно тождественны по цвету. При дальнейшем стирании различий какие-то индивидуальные расхождения могли сохраниться.

Проблема, однако, остается и на индивидуальном уровне, когда каждый из нас сталкивается с промежуточным оттенком цвета, который выглядит как бы равноудаленным от стандартно красного и стандартно розового. В процессе освоения языка мы прилагаем слово «красный» ко всем похожим на образец оттенкам цвета, но требуемая при этом степень сходства никак не задана. Имеются лишь ограничители: «нет, это не красный, а розовый», «нет, это не красный, а оранжевый» и т. п. Частица «не» в таких случаях исключает понимание розового и оранжевого как разновидностей или оттенков красного.

Как быть при равной степени сходства с образцами розового и красного? Процесс обучения не дает однозначного ответа. Можно, однако, считать, что неявно задается довольно свободная инструкция: разрешается относить к данному цвету все, что похоже на его образец, если нет большего сходства с образцами других цветов. Получается, что промежуточный оттенок можно назвать красным, но с равным правом – розовым, т. е. не красным. А значит – и розовым, и красным, или не розовым и не красным, или красным и не красным… Любой возможный ответ выглядит равно допустимым, и границы этого произвола в свою очередь довольно произвольны: «промежуточная» зона не имеет четких очертаний.

Представим себе альтернативную языковую практику, в которой разрешается относить к данному цвету лишь оттенки, более сходные с образцом этого цвета, чем с образцами других цветов. Между красным и розовым образуется нейтральная полоса: промежуточный оттенок цвета нельзя отнести к красному, но нельзя отнести и к розовому. Однако очертания этой нейтральной полосы в свою очередь расплывчаты, и на ее границах восстанавливается свобода выбора между красным и не красным, розовым и не розовым, хотя и не восстанавливается возможность утверждения «и красный, и розовый». Такая языковая практика, в сущности, равноценна более детальному различению цветов – введению промежуточного цвета между розовым и красным. На обеих границах этого «розово-красного» возникают, однако, те же проблемы, которые раньше были связаны только с одной границей – красного и розового.

Неопределенность, порождаемая нечеткостью понятий, может рассматриваться как элементарная форма эпистемической свободы. Свободы разрешения «пограничных» проблем. Сомнения, связанные с этими проблемами, порождаются не отсутствием подходящих решений, а их равноправием. Это не трудности поиска скрытого и неизвестного, а трудности выбора из наличного и хорошо известного. Это не неопределенность неразрешимости, а неопределенность сверхразрешимости, когда высказываниям можно с равным правом приписать истинность, ложность, истинность и ложность, неистинность и неложность; с равным правом их утверждать, отрицать, воздерживаться от утверждения и отрицания.

Неопределенность далеко не всегда означает эпистемическую свободу. В этом отношении особенно примечательны высказывания о несуществующем. Казалось бы, суждения о том, чего нет, могут быть совершенно произвольными, ибо нет фактов, которые могли бы такой произвол ограничить. Однако именно отсутствие этих фактов означает отсутствие того, что делает суждение истинным или ложным. Мы не располагаем эпистемической свободой утверждения или отрицания высказывания «король современной Франции мудр»; логика естественного языка заставляет воздержаться от его утверждения или отрицания. При переводе на язык современной символической логики это высказывание заменяется аналогом: «существует человек, который является королем современной Франции. И этот человек мудр». Его, конечно, можно отрицать. Но это уже не сходное высказывание, подлежащим которого является название несуществующего предмета и утверждение которого так же неприемлемо, как и отрицание. В этом отношении исходное суждение сходно с высказываниями типа «этот звук – красный» (в буквальном их понимании). Здесь предмет высказывания существует, но отсутствует предмет, с которым правила естественного языка позволяли бы соотносить понятие красного. Неопределенность таких высказываний иногда приравнивается к бессмысленности; спорность этого уравнения связана с нечеткостью понятия бессмысленности, и здесь мы сталкиваемся с прямым пересечением неопределенностей обыденного и философского языка.