Так вел себя и Коля. Он резко, но неумело ерзал своими руками, брал, то ее бедра, то грудь, то пытался пропихнуть руку ей между ног. Это походило на какую-то борьбу или массажную терапию. Но Коля старался. Старался понравиться ей и понравиться себе.
Закончив он как-то сжался, вскочил торопливо застегнул свои брюки и лег рядом. Она была благодарна ему за то, что он сразу ничего е спросил у нее. Отвечать было бы и вовсе невыносимо.
Татьяна спокойно приняла это, да и три месяца без мужчины было немалым сроком. Но уже в первый раз ей становилось понятно, что Коля совсем не как Костя. Тот был хозяин, он брал не спрашивая, поэтому она не стеснялась ни тонких стен комнаты, ни смазанной, но скрипящей кровати. Коля был другим, когда пройдет первый раж, он станет милым, ласковым и послушным, ручным кобельком. Будет бегать в магазин за городскими булками, даже, наверное, готовить.
– Я хочу привезти свою бритву, – мне неудобно будет ездить от тебя домой, – уверенно сказал Коля.
– Привози, – ответила она.
– Хорошо.
– Все привози, – сказала Татьяна, – все, что есть. Завтра я освобожу тебе полку в шкафу.
– Да куда столько, – обрадовано ответил он, приняв это ее решение на счет своих постельных умений, – у меня и веще узелок. Бритва, белье, пальто и шапка.
– Шапка? – переспросила она.
– Да шапка. На зиму.
– На зиму, – она подумала, что до зимы они уже доживут, – а как же на осень?
– Осень? – Коля замялся, – все не могу решить, что мне надо. Шляпы вроде вышли из моды, фуражки для руководителей.
– Купи кепку, – посоветовала она.
– Кепку? Я думал. Помнишь как у Блока «Одел кепку. Езжу в трамвае. Хочется толкаться».
Коля довольно хохотнул. Она поняла, что этот смешок отнесен к их близости, а совсем не головному убору.
– Но осенью, без кепки ты простудишься.
– И ты будешь лечить меня, – продолжил Коля.
– Буду, – но лучше бы тебе ее купить.
Коля с порога потянул носом воздух:
– Ты опять курила?
– Я всегда курю.
– Ты много курила.
– Я всегда много курю.
– Тебе нельзя.
– Почему?
– Тебе вредно. Это всем вредно, а тебе особенно.
– Да. Я знаю. Тебе сложно понять, но мне там в это тюрьме вынули душу.
Коля осторожно приткнул кулек с продуктами на буфет:
– Ты хочешь сказать, что они там с тобой плохо поступали?
Татьяна посмотрела не него. Странного человека, на которого можно было опереться только тогда, когда рухнуло все, и ты копошишься под этими завалами. Коля смешно пытался строить их новый быт. Быт двух чужих, приткнувшихся друг к другу не в счастье, а в горе. Впрочем, особенного горя в Коле не было. Иногда Татьяне казалось, что в нем вообще нет ничего. Бывают люди, переполненные чем-то, а Коля был переполнен пустотой. Пустотой их нового быта. Он уже снял свой коричневый пиджак, которые носил, как он шутил сам восемь дней в неделю, и повесил его на свежее вбитый гвоздь. Этот гвоздь был первым весомым вкладом Коли в их новый быт.
Татьяна посмотрела на наго и отвернулась к окну. Потом опять посмотрела на суетно копошившегося Колю. Это и был образ ее падения. Ленинградская поэтесса, живущая с серо-коричневым преподавателем русской литературы первой половины восемнадцатого века. Коля учил студентов литературе того периода когда и грамматики русского языка е существовало.
Татьяна опять посмотрела на Колю:
– В тюрьме у меня был выкидыш.
Коля на секунду остановился, обдумывая, что-то и громко спросил:
– Ты уверена?
