С крыльца дома их уже в который раз позвала Ксения:
– Петя, где вы там? Зови ребят ужинать!
Для парней накрыли отдельный стол – в настоящее время его назвали бы шведским, а тогда, в начале двадцатого века, никто не морочил голову и не раздумывал над терминологией, благо есть что выставить для гостей.
Стол, как говорится, ломился от яств: блины, пироги, жареная рыба, соленья, сало и домашняя колбаса. И кадушка кваса стояла тут же – квас был темно-коричневый, на меду, похожий на пиво.
За соседним столом Иван и другие мужики угощались неторопливо. Глаша подносила новые и новые кушанья, а в конце трапезы подала кувшин с яблочным компотом.
Матюша следил, как она снует между кухней и накрытыми столами: слезы на ее лице давно высохли, девушка улыбалась, а ощутив на себе его взгляд, приветливо спросила:
– Компотику принести?
Матюша жадно сглотнул и кивнул.
– Пойдем на кухню, – предложила она. – Я дам тебе кринку, только неси осторожно, а то, не дай Бог, хозяйка увидит.
Матюша знал, что мама Петра не будет ругаться, но поспешил вслед за девушкой. Он подождал в сенях, пока Глаша вынесет кринку.
В доме то и дело хлопали двери, это входили и выходили гости и хозяева, а оставшиеся без присмотра дети бегали наперегонки. Во дворе батрачка доила корову, и было слышно, как тяжелые струи молока падают в подойник.
Из кухни доносились голоса – это кухарка о чем-то спорила с дочерью. Наконец, Глаша выскочила в сени, пряча под фартуком кринку. Обтерев запотевшие бока, она сунула кринку Матюше.
– Возьми, это вам с Петей, – его любимый, из яблок и брусники.
Матюша вернулся и застал компанию сытыми и умиротворенными. Парни расселись в беседке, сооруженной Иваном Силиным и бывшей точной копией беседки из сада глебовского барина. Ватага лениво переговаривалась, и тут Матюша заметил, что Петр больше отмалчивается, а тон задает Гриша Амелин. Неужели Гришке не терпится закрепиться в роли первого парня на деревне еще до того, как Петр уедет? Если так, то Амелин непроходимо туп.
И тут он понял, что Петр расстроен чем-то и не обращает внимание ни на Гришку, ни на остальных. Острая игла ревности кольнула его: он вспомнил, что Глаша шла из огорода с заплаканными глазами, а Петр опоздал на встречу.
– «Не может быть! – размышлял он. – По некоторым признакам было видно, что Глаша сохнет по Петру, но разве Силины допустили бы, чтобы их сын связался с кухаркиной дочерью?»
– Ребята, может, пойдем на реку, искупаемся? – предложил кто-то.
– Нельзя, – ответил Петр. – Ильин день давно прошел.
По местным поверьям, купаться после Ильина дня было запрещено из-за студеной воды.
– Тогда пойдем гулять на «пятачок»!
«Пятачком» называлась площадка возле часовни, где обычно происходили деревенские ярмарки. Петя махнул рукой, что можно было расценить, как «идите, если хотите».
– Без тебя не пойдем, – настаивали друзья, и даже Гриша Амелин пустился в уговоры.
– Петь, а, может, ты компотику хочешь на дорожку? – предложил Матюша. – Глаша передала нам с тобой.
– Передала, так и пей сам, – отозвался Петр неожиданно сердитым голосом и торопливо крикнул Грише Амелину, – Пойдемте, ребята. Может, не придется больше вместе гулять. Погодите, надо отца предупредить, что я буду поздно.
Он отошел к Ивану, а ребята ожидали его в воротах. Матюша же умиленным взглядом посматривал на кринку.
– Петька не хочет, а я выпью, – решил он. – В конце концов Глаша угостила нас двоих.
