– О каких это случаях? Что Вы имеете в виду? – насторожился Петр, подозревая неладное.
– Отравился ваш приятель, – доложил доктор, подтвердив тем самым смутные догадки Петра, которые он пока еще боялся произнести вслух, – Или отравили, потому что ни один человек в здравой памяти не станет употреблять в пищу крысиный яд.
Домой вернулись расстроенные, Петя поспешил домой, чтобы рассказать отцу о случившемся, но родители уже спали. А утром его разбудил шум в коридоре- казалось, там проводит учения полк солдат. Петр оделся и вышел из своей комнаты, чтобы узнать о причине шума, и первый, кого он встретил, был урядник, а с ним еще несколько полицейских чинов из уезда.
Отец и мать находились тут же и смотрели на кухарку и ее дочь. Лизавета плакала, а Глаша, одетая в строгое серое платье, стояла неподвижно. Лицо ее казалось безучастным, но Петр понял, что это всего лишь маска: в глубине синих глаз прятался испуг.
Он хотел спросить, что произошло, но в это время заметил наручники на тонких запястьях девушки. Петр растерялся. И снова вчерашняя догадка обожгла его.
– А что случилось? – все-таки спросил он, обращаясь к отцу.
В голове юноши спросонья все перемешалось – отравленный Матюша, Глаша с ее поцелуями, странные слова доктора, а тут еще и полицейские
В какой-то момент Петру показалось, что он ошибся, и это вовсе не наручники, а модные браслеты, и урядник сейчас развеет его сомнения, но отец благоразумно заметил:
– Ты, Петруша, отошел бы в сторонку и не мешал господину уряднику делать свое дело. Забирают нашу Глашу за убивство. Говорят, Матвея Волунова хотела отравить.
– Да не хотела она, Иван Михайлович! – рыдала Лизавета, хватая его за рукав. – Не погубите, заступитесь за мою кровиночку, ведь верой и правдой служили вам.
Ксения, которой не понравилось ее хватание, встала между ней и мужем.
Урядник же глубокомысленно заметил:
– Вы, мамаша, на суде это будете говорить. Как же не хотела, коли она туда крысиный яд положила. Смотрели бы лучше за дочкой, мамаша. Ей дорога в тюрьму, а мне тоже беспокойство -сколько протоколов надо написать.
– Глашенька, детка, скажи что-нибудь, – упрашивала мать. – Скажи, что не хотела.
Глаша опустила голову, и черная пелерина волос распустилась по плечам.
– Хороша! – воскликнул, глядя на нее один из полицейских. – Жаль такую девку в тюрьму везти. Парень -то хоть стоящий, из-за которого страдать будет?
– Да какое там, – махнула рукой Лизавета. – Не чета он моей дочке, карактером он слабоват. Ну не нужон он ей, с чего ей травить его, коли не глянется?
Ксения, до этого не вступавшая в разговор, вдруг напустилась на урядника:
– Ты что это, поселиться у меня в усадьбе задумал? Тянешь кота за хвост -давно бы уже брал арестованную, да ехали бы в уезд. Не видишь, под окном народ собирается – а мне и моей семье позора не нужно!
Ее недовольство возымело действие, и вскоре полицейские ушли, уводя с собой Глашу. Позади бежала Лизавета с узелком в руках.
Из сеней все перешли на кухню. Иван сел за стол, а Ксения принялась хлопотать у плиты.
– Глашки нет, подавать некому, – заметила она, доставая кашу из печки, а из буфета хлеб и расстегай.
– Мне бы квасу, – попросил Иван.
– Возьми сам. Или Петра попроси. Да садитесь уже, – в голосе Ксении слышалось непонятное раздражение.
– И чего ты взъелась? Неприятно, конечно, но ведь Матюша, слава Богу, жив, – произнес Иван. – Может, еще и не посадят.
