Мне оставалось снова влезть на полку и довольствоваться отдыхом от очередных унижений. Пока от такого наказания не испытывала большого дискомфорта. Поток холодного воздуха остановили, лежать на жёстком я уже привыкла, а в темноте лучше представлялось, что ты на свободе. Просто затянувшееся беспокойство, от которого спасёт скорое пробуждение.
Несколько раз я проваливалась в забытье, не отключая слух и ловя звуки подготовки к новогоднему вечеру, но большую часть вечера тупо сканировала черноту, стараясь не шевелиться и не растрачивать драгоценное тепло.
Волновал всего один вопрос. Сколько дней меня продержит здесь Немцов? Вспоминала промелькнувшее где-то ранее, на каком этапе люди начинают сходить с ума, оказавшись изолированными в темноте. Не припомнила, и, как оказалось, одиночество мне не грозило.
С приближением ночи начался какой-то абсурд. Происходящее даже в кошмарном сне не могло мне привидеться. Игнат молча выволок меня из кладовки, дотащил до большого зала, где Немцовы всегда устраивали банкеты и вечеринки.
Наряженная ёлка на постаменте в углу, накрытые столы для фуршета по периметру комнаты, удобные диваны, отделяющие зону отдыха от места для танцев. Не сразу заметила предмет, резко выделяющийся из праздничного антуража. Посреди гостиной стоял большой, деревянный столб с перекладиной вверху, по которой сползали цепи с кандалами.
– Ты не сделаешь этого, Игнат, – посмотрела на него забитой собакой. – Это уже слишком.
– Сделаю. Ты сама подписалась под договором и продала себя. Помнишь пункт про непослушание и последствия? – прищурился, с полным превосходством глядя на меня. – Хозяин наказывает рабыню по своему усмотрению.
Я вырывалась, кричала, пыталась сопротивляться, но наши силы были неравны. Немцов очень быстро справился со мной, растянув вдоль столба и приковав по рукам и ногам. Он чересчур аккуратно поправил задранную комбинашку, стянул порванные чулки и надел глухую маску без прорезей для глаз, закрывающую половину лица.
– Игнат, умоляю, не оставляй меня так, – взмолилась, оказавшись снова в темноте, но на обозрение. – Я буду послушной. Что угодно сделаю, только не надо публичности.
– Ты сегодня развлекаешь гостей. Начинай быть послушной.
Его смех отдалялся от меня вместе с шагами, а моё сердце бешено пробивало грудь, учащённо подпрыгивая от страха. Господи. Ещё вчера я думала, что нет ничего постыднее есть с пола на виду у троих мужиков, а неделю назад не могла даже подумать, что буду ползать голышом на четвереньках перед Полиной и Марией. В данный же момент я прислушивалась к тишине и молилась, чтобы Новый год Немцов справлял в одиночестве.
Увы… Мои молитвы не были услышаны. Вдалеке послышались голоса, приближающиеся с каждой секундой. Кожей чувствовала, как помещение заполнялось жаждущим зрелищ народом. На мгновение шум смолкал, натыкаясь на скульптуру в прозрачном одеяние, а потом сыпался удивлёнными комментариями в адрес находчивости хозяина и в мой.
То справа, то слева раздавались тосты, звон бокалов, неразборчивая речь, тихий и не очень смех. От разномастного гула, от страха и стыда кружилась голова, пульсировала кровь по венам, то ли бросая в жар, то ли рассыпая табун леденящих мурашек. Гости ели, пили, желали счастья и благосостояния в следующем году, а я болталась на грани срыва, боясь пошевельнуться и привлечь к себе внимание.
После курантов и запуска фейерверков ситуация резко поменялась. Почувствовала, как меня касаются чужие руки. И если изначально они были мимолётны и, скорее всего, из любопытства изучали порог дозволенности, то, с повышение градуса от спиртного, стали наглыми с прямой, нескрываемой похотью.
