Теперь возмутился священник:
– Как же это может быть не запрещено? Это… безнравственно!
– Нравственность и право – не одно и то же, Алексей. Уголовный кодекс Северной Тонги не допускает вмешательство государственных институтов в моральные отношения граждан.
Иржи ехидно взглянул на шурина:
– Результат «Революции в рясах».
– А-а! Значит, я же ещё и виноват?
– Конечно! Разве не ты со своими… сослуживцами… орал на площади у королевского дворца: «Долой моральный контроль! Бог есть дух! Судите только тело»?
– Но разве это не правильно?
– Результатом переворота, – Гай припомнил, чему учили на уроках истории отечества, – стало позволение каждому собственнику делать всё, что угодно, в пределах его частной собственности.
– Пока это не вредит другому человеку! – уточнила Мария. Муж посмотрел на неё с благодарностью.
– А физически и не вредит! – ёрнически выпалила Елизавета. – О моральном вреде в законе нет и слова!
– Да! Правильно! – Алексею пришла в голову новая идея. – Обратимся к церковным властям! Это их юрисдикция!
Иржи снова заржал:
– Я представляю себе это обращение: «Господин епископ, можно я съем своего папу?»
– Какая гадость! – скривилась Мария.
– Можно я нé съем… папу… Так будет звучать вопрос! Пусть вынесут запрещение!
Елизавета достала ещё одну бумагу из своей волшебной папочки:
– Церковное запрещение не будет иметь юридической силы. Северная Тонга – государство светское. И завещание останется в силе.
– Чёрт знает, что такое! – у Алексея больше не было идей.
– Полмиллиона! Хороший куш, Лёшенька! – Иржи стал играть того, кого помянул всуе поп. – И бедным хватит, и тебя… озолотит… Прибавим к этому ещё Машкины полмиллиона…
– Хватит! Ты так говоришь, будто думаешь, что я и впрямь способен… Что вообще хоть кто-то… Или… ты способен?.. Что там тебе завещано? Концертный зал? Будешь давать концерты, перестанешь бегать в поисках ангажемента? А устанешь, – будешь приглашать, кого захочешь? На ком-то сможешь и подзаработать? Во сколько можно оценить зал «Гайдн»? Стоит в центре города, на исторической площади… ох, не одним миллионом тут пахнет! Ты что, ты уже примериваешься, как сожрать любимого тестя и благодетеля? Лишь бы не упустить такой куш?
В семейную перепалку вдруг невразумительно ворвался Вольф:
– Прекратите! Так нельзя!.. Дикари… мерзость!..
Иржи кивнул и перевёл:
– Наш драгоценный искусствовед хочет сказать, что никто никого есть не будет. Это немыслимо. Это мерзость, о которой никто из нас, нормальных, цивилизованных людей и подумать не может.
– Нормальный человек, – вдруг, боясь сама себя, вышла вперёд Мария, – вообще… мяса… не может…
– Это подробности вашего семейства. Вегетарианство – это ваша идея, которую не разделяет никто из присутствующих здесь.
– Да? А в чем разница? – голос Марии окреп. – Почему вы можете питаться трупами животных, но не можете съесть труп человека?
Оливия слегка поперхнулась:
– Нет, Мария, это все-таки разные вещи.
– Мясо – оно и есть мясо! Можете съесть одно, попробуйте другое. А вдруг вам ещё и понравится?
– В самом деле, господа, а почему вы отказываетесь? – Алексей подошёл, взял жену за руку. – Мы сознательно, давно и навсегда заявили, что мяса не едим. Так что лучше мы спалим свои деньги, чем притронемся к мясу хоть какому-нибудь! А вы… Вы вполне можете отнестись к этому дополнительному условию… более внимательно.
Вольф кидался от картины к картине, от «Сельского завтрака» Альберта Костелиса к «Поздней трапезе» его брата Давида Костелиса и бормотал:
