Завод пропавших душ - страница 22

Туго завязанные косички были аккуратно уложены, но несколько прядей всё же выбились, прилипли к вискам от пота. Это была единственная слабость, которую он мог в ней заметить.

Нежная линия шеи, белая кожа, тонкие запястья, скрытые рукавами – всё в ней говорило о хрупкости, но то, как она держала скальпель, как направляла иглу, говорило об обратном.

В эти моменты она была воплощением его учения, его творения. Она не была ни красивой, ни уродливой в привычном смысле. Она была совершенна в своём функционале, как хорошо отточенный инструмент.

Её лицо было лишено эмоций, как и его собственное, когда он работал. Это был знак. Знак того, что она полностью принадлежит этому делу. Его делу. Она похожа на него.

Он видел мельчайшие детали: едва заметные веснушки на скулах, расположенные в виде загадочного созвездия Ориона; чуть приоткрытые, набухшие юностью губы, сквозь которые вырывался едва слышный вдох. Но важнее была её способность. Её трансформация. Он создал хирурга. Своего хирурга.

– Моя девочка… полностью готова, – прошептал он, и это было высшей формой одобрения.

Вот вычитка вашего текста с исправлениями и подробными объяснениями:

Город раскинулся унылыми серыми пятнами, словно застарелые синяки на теле когда-то живого существа. Его название давно стёрлось из памяти, стало бессмысленным набором звуков, утонувших в гуле разрушающихся трамваев и бесконечных объявлений о розыске.

Люди, живущие в этом городе, давно привыкли к этой атмосфере, и лишь единицы своими силами «ради своих детей» хоть как-то старались справиться с гнётом их бытия, ища в этом свой собственный, порой хрупкий, "комфорт".

Наиболее неблагополучные районы располагались на окраинах, там, где старые промышленные зоны вросли в жилые кварталы, породив уродливые симбиозы из полуразрушенных заводов и ветхих многоэтажек. Здесь воздух был тяжёл от запаха гари, промышленных выбросов и мусорных свалок, которые никто не убирал годами. Улицы – лабиринты из колдобин и разбитого асфальта, где днём бродят бездомные собаки и кошки, а ночью царят тени.

Окна домов – тёмные, пустые глазницы, некоторые из них заколочены или разбиты, на первых этажах – решётки такой суровости, что кажется, это тюрьма с особо буйными монстрами; местные даже говорят о существовании призраков. Редкие фонари мигали и гасли, погружая дворы в непроглядную тьму, идеальную для совершения любых деяний.

Магазинов было немного, но они были, многие из них походили больше на ларьки. Детские площадки стояли пустыми, качели скрипели на ветру, как призрачные голоса, и никто не осмеливался оставлять детей без присмотра даже на минуту. Хотя некоторые дети, убегая в шутку от родителей, ярко и звонко освещали смехом окружающую тьму, напоминая, что надежда не угасла полностью. Почти каждый вечер из темноты доносились глухие крики, звуки разбитого стекла или отдалённые сирены – привычный саундтрек их жизни.

В центре города, казалось бы, жизнь теплилась активнее, но и здесь витала скрытая паранойя. Витрины магазинов были ярче, но их посетители хмурились, торопливо проходя мимо. Разговоры в транспорте стихали при упоминании о "пропавших", а на лицах матерей читалась невысказанная тревога.

Ежедневные новости на местных телеканалах начинались с одних и тех же тревожных сводок. Дикторы, с напускной серьёзностью, зачитывали статистику: «…число без вести пропавших детей в городе увеличилось на 15% за последний месяц». Полиция просит граждан быть бдительными и не оставлять несовершеннолетних без присмотра. Правоохранительные органы призывают к усилению мер безопасности, в связи с чем количество патрулей в неблагополучных районах будет увеличено. В ближайшее время в отделы будут направлены дополнительные сотрудники для обеспечения безопасности граждан". Газеты пестрели заголовками вроде "Куда исчезают наши дети?" или "Город в тисках страха".