– Да нет, я не сказала, что разочаровался он. Просто… жить тяжело. Ведь тяжело же жить. Вы согласны?
3елинка улыбается так, словно речь идёт о погоде и она спрашивает: «Чудесная погода, не правда ли?»
– Но я – не о нас с вами. Я хотел бы, чтобы вы рассказали о нём. – Арсов делает паузу, надеясь внушить женщине мысль о своей терпеливости. – Я просил бы вас быть откровенной со мной, – добавляет Арсов, и Зелинка слышит именно то, что он хотел бы произнести: «Я требую откровенности. И я заслуживаю её».
Максим Арсов, переживающий неделю сниженных жизненных сил, не способный должным образом задействовать глубинный поток сознания, решил всё-таки, что он в состоянии результативно побеседовать с Зелинкой.
– Мне сказали, вы больше других должны знать о Зудитове, – начал Арсов. – Мне даже сказали – прошу меня простить, если это сплетня, – что вы были близки и некоторое время встречались.
– Да это же неправда! – спокойно ответила Зелинка и добавила много лишних слов: – Кто вам мог такое сказать?! У нас никогда ничего не было. Никогда и ничего… Хотя я и нравилась ему. Я знала.
– Он говорил вам об этом? Или писал?
– Нет, он никогда мне не писал, он говорил, когда eщё был жив, – помотала Зелинка головой. Первая часть фразы, состоящая из того же количества слов, что и вторая, была произнесена несколько быстрее второй.
– И как вы к этому отнеслись? – спросил Арсов, незаметно погружаясь в размышления. Ему было о чём поразмыслить.
– Как? Ах, я уже не помню. Ну… – Зелинка сменила позу, расслабив спину и слегка запрокинув голову, словно ей предстояло совершить серьезное усилие над памятью. – Ну… конечно же, я дала ему понять, что он не в моём вкусе, что мне нравится другой. Да и мне действительно в то время нравился один молодой человек! – в заключение воскликнула она.
– А когда, при каких обстоятельствах, Ирина Степановна, Зудитов объяснился с вами?
– Где-то полгода назад тому… Да, в январе. Мы сидели у Бякина. И на кухне… Да, на кухне мы почему-то оказались одни, курили, кажется, ну и он… В общем, стал ухаживать.
– Прошу меня простить, Ирина Степановна, но для меня важны подробности. Если можно, – попросил Арсов и откинулся на спинку стула в ожидании, опустив, правда, голову.
– Если говорить откровенно… – Зелинка усмехнулась, помолчала и продолжила: – Его ухаживания, этакие плебейские, суетливые, даже, я бы сказала, смущённо-суетливые какие-то, у меня лично вызывали раздражение. Простите, но в его возрасте полагается уже не ухаживать, а волочиться. И сразу же сообщать о своих возможностях. Желательно, естественно, умно или хотя бы интеллигентно, что, кстати, по зубам и людям с невысоким коэффициентом интеллектуальности. А он завертелся вокруг меня, прикоснуться боится… А на лице этакая розовая беззаветная восхищённость, как у шестнадцатилетнего онаниста, простите за грубость. И лепечет: «Очаровательная, непредсказуемая…» Женщинам, естественно, нужны такие слова. Но их же, простите, нужно произносить с соответствующим концу двадцатого века отношением к подобным словам! А он лепетал, всегда лепетал, даже когда кричал! Он был приговорён к пожизненному лепету!
Последние слова Зелинка произносила непосредственно в лицо Арсову. Однако, закончив, неожиданно улыбнулась и вновь приняла удобную позу.
Арсов улыбнулся в ответ, как бы осуждая Зудитова и занимая место рядом с нею. Он помолчал, не торопясь сгонять с лица улыбку, потом заговорил:
