Ратибор шагнул под сень деревьев, и мир изменился. Теплый утренний свет и звуки окраины мгновенно отсеклись, словно он прошел через невидимую завесу. Здесь, в Щикавицкой роще, царил вечный полумрак. Могучие, в три обхвата, стволы сосен и дубов стояли так плотно, что их кроны сплетались в сплошной, темный купол, сквозь который лишь изредка пробивались косые, пыльные лучи солнца.
Воздух был густым, холодным и неподвижным. Он пах прелой листвой, влажной землей, грибницей и чем-то еще… тревогой.
Первое, что он заметил, была тишина.
Это была не просто тишина. Это было отсутствие звука. Ратибор вырос в лесу, он знал его музыку. Лес всегда живет, всегда дышит. Летом он полон стрекота кузнечиков, жужжания насекомых, криков соек, стука дятла, шороха мыши в траве, хруста ветки под лапой оленя. Лес – это непрекращающийся концерт.
Но сегодня Щикавицкая роща была мертва.
Птицы не пели. Ни одна. Их не было видно на ветках, их голоса не разносились под зеленым сводом. Белки не скакали по стволам. Не было слышно даже назойливого гудения комаров. Лес затаился. Он замер, затаив дыхание, как замирает жертва, увидевшая хищника. Все живое либо ушло отсюда, либо спряталось так глубоко в свои норы и гнезда, что, казалось, перестало существовать.
Единственными звуками были его собственные. Хруст сухой ветки под его сапогом звучал оглушительно, как выстрел. Шорох его кожаных доспехов казался неуместным и громким. Даже звук его собственного дыхания, вырывавшегося белесым парком в холодном воздухе, казался святотатством в этой звенящей пустоте.
Он шел вглубь, ориентируясь по едва заметным приметам – мху на северной стороне стволов, склону земли. Тропинок здесь не было. Леший не любил, когда в его владениях прокладывали дороги. Но Ратибор знал, куда идти. Он двигался к Громовой поляне, сердцу старого бора.
Чем глубже он заходил, тем сильнее становилось гнетущее ощущение. Деревья, казалось, наблюдали за ним. Их стволы, покрытые наростами и морщинами, напоминали лица безмолвных, уродливых стариков. Корявые, переплетенные корни, выступавшие из земли, были похожи на костлявые пальцы, готовые в любой момент схватить его за ногу.
Это было владение Лешего. Обычно, входя сюда, человек чувствовал себя гостем, иногда незваным. Ощущал на себе невидимый, изучающий взгляд Хозяина. Лес мог играть с ним: заставить блуждать кругами, наслать морок, напугать внезапным треском или звериным рыком.
Но сегодня не было и этого. Не было чувства присутствия. Было чувство отсутствия. Как в доме, где хозяин только что был жестоко убит, и воздух еще хранит эхо его последнего крика. Лес не просто молчал. Лес скорбел. И боялся.
Ратибор остановился и прислушался. В этой абсолютной тишине он услышал кое-что еще. Тот самый звук, о котором говорил кузнец Остап. Очень-очень тихий, почти на грани слуха. Металлический, прерывистый стрекот. Чвик… чвик… чвик…
Это был не кузнечик.
Это был звук, который издает точильный камень, когда по нему медленно ведут лезвием. Звук затачиваемого ножа.
Он доносился откуда-то спереди, со стороны поляны.
Холод пробежал по спине Ратибора, не имевший ничего общего с прохладой леса. Он опоздал. Предупреждение Милады было верным, но бесполезным.
Убийца уже был здесь.
Он не прятался. Он сидел где-то там, на священной поляне, и спокойно, методично, готовил свои инструменты к кровавой работе. Или… уже закончил ее и теперь чистил свои клинки.
