Железо - страница 5

Копье было скорее данью уважения, традицией, что воплощала каноничный облик первого Смотрящего в Ночь, бесстрашно замершего в ночи напротив безмолвного леса.

По этой причине каждый боец для придания индивидуальности украшал древко или втулку наконечника каким-нибудь воинским ухищрением или отличительным узором, гравировкой, полоской из цветной ткани или кисточкой из бизонового волоса. А среди взрослых Смотрящих в Ночь украшением мог послужить локон возлюбленной или матери. У ветерана Вогнана же шейка копья была увенчана грязным, массивным обломком челюсти павшего Пожирающего Печень, благодаря чему его узнавали издалека. Но то что копье становилось именным – не значит, что к нему начинали прибегать чаще.

К своему же древку Ачуда прикрепил легковесное полотно, заплетенное в узелки таким образом, что когда копье в его руках вращалось, развевающаяся ткань, подобно эху, повторяла весь сложный рисунок в воздухе, тем самым завораживая противника и угнетая его концентрацию на пляшущем жале наконечника.

Ачуда заинтересованно водил взглядом по выстроенным в ряд наконечникам, пытаясь вспомнить, кому какой из них принадлежит. Но большинство мальчишек не отличались богатством воображения, ограничиваясь парой странных зарубок на древке от сглаза и бантом из черепаховой травы.

Напротив шеренги возвышался Струглур в традиционном наряде Смотрящего в Ночь – пояс из толстой, сыромятной кожи, к которому крепились леггины из шерсти и пряжка с продетым в нее криком. Туловище же покрывало просторное пончо из грубой ткани, продетое через голову, не сковывающее, но скрывающее от сторонних глаз движения в плечах – эдакая хитрость, от которой удары и выпады ножом становились для других внезапными.

Позади Струглура слегка улыбался Уретойши – его пальцы возбужденно прыгали по древку копья, с которым они были неразлучны. А возле вольера – глаза Ачуды расширились – стоял без копья, но сам, рослый, выпрямленный и опасный, как копье, Могуль собственной персоной.

Его кожа всегда казалась несколько бледнее, особенно в те редкие моменты, когда появлялась возможность сравнить его с другими соплеменниками, осмелившимися встать вблизи. Волосы черные, но глаза еще чернее – они шевелились на его постном, вытянутом лице, украшенном сетью беспорядочных шрамов. Обескровленные, тонкие губы, сжатые, как кулак для хлесткого и подлого удара. Могуль казался отчужденным даже в узком кругу старших Смотрящих в Ночь. Никто ни разу не видел его расслабленным.

Тренировки он посещал лишь в дни отбора Ждущих Закат. На границе он тоже не стоял, но поговаривали, что все свое время Могуль тратил на внезапные проверки ночных постов, о которых не ставил в известность даже приближенных ветеранов, не доверяя им, и опасаясь, что те из снисхождения начнут друг дружку предупреждать.

– …кошмарные, человекоподобные твари, способные порвать ваш живот голыми руками, если промедлите, – отрывисто вещал Струглур, согнув свои жилистые руки в локтях за поясницей. – Что может быть хуже этого?

– День, – хором выкрикнули мальчишки.

– Вы его любите? – недоверчиво пробасил Струглур.

– Презираем.

Наставник с сомнением оглядел их, и тут его внимание приковал выползающий из-за красного хребта светящийся диск.

– А как же солнце? Что же вас тогда будет согревать, если не оно?

– Нас согревает честь служить, – не моргнув, ответили юнцы.

– Вы проведете всю свою никчемную жизнь на посту, вглядываясь во тьму и молясь Отцу, чтобы не разглядеть в ней красных и воспаленных глаз людоедов. Вы умрете, когда их увидите. Или сами убьете, да плевать, – рявкнул Струглур, зашагав вдоль шеренги. – Ситуации это не изменит. Вы ни на что не повлияете. Так и сдохнете там либо от жары, либо от холода, либо от скуки… Закат вашей жизни встретите не в кругу любящей семьи, а среди угрюмых братьев… Если они вас сочтут за равных.