Желтая змея - страница 19

Мне было безумно интересно читать про быт людей того советского до- и послевоенного периода. Я даже создала на отведенной мне для кукол нижней полке шкафа кукольный деревенский дом. Сшила куклам одежду, которая, по моему мнению, походила на деревенскую, нацепила всем на головы платки, дала “деревенские” имена и разговаривала за них фразами и словами, которые запомнила из книг, воспроизводя ударения и коверкая слова. Мне было ужасно интересно играть в свой деревенский дом.

С раннего детства любовь к своей стране развивалась во мне исключительно самостоятельно. Я черпала ее в основном из советской литературы, о которой мать всегда очень пренебрежительно отзывалась, называя с брезгливостью «всей этой Совдепией». Я до сих пор обожаю книги советских авторов, которые описывали жизнь во время Великой отечественной, русскую деревню, быт, характеры советских людей. Для меня эти книги живые, наполненные силой русской души, русского народа, русской природы. Я храню их как память о своем прошлом и прошлом своей страны.

Мама со второго класса начала чихвостить меня за то, что я мало читала. В школе требовали технику чтения на скорость. Это было неинтересно. Я читала вдумчиво и медленно, а на скорость я проглатывала слова. Но выполняла то, что требовалось. За чтение мать сильно спрашивала. Она постоянно хвалилась тем, что сама-то она начала читать книги очень рано, буквально в три года, и ее этому никто не учил. При каждом удобном случае мама старалась напомнить, что моя бабушка ей не занималась и ничему не учила. Я привыкла слышать эти замечания и уже не обращала на них внимания. Мне было обидно, что мама придиралась ко мне за чтение.

В начальной школе книги меня мало привлекали. Я не понимала большей части прочитанного, не умела представлять прочитанное и не могла связать двух слов при пересказе, который с нас требовала учительница. Мать орала на меня за это. Орала за то, что я не могла представить прочитанное. Мое воображение не работало от слова совсем. И каждый раз я боялась, что меня вызовут на уроке на пересказ, а я снова не смогу ответить. Мать, вместо того, чтобы попытаться разобраться, почему у ребенка отсутствовало воображение, что именно вызывало трудность, почему неинтересна литература, которую проходят в школе, постоянно акцентировала внимание во время ссор и стычек между нами на моей лени и нежелании читать книги запоем, как это делала она.

Но когда однажды летом в деревне у деда я взяла в руки книги про советскую деревню и про Великую отечественную войну, начала читать их и не могла оторваться, мать просто не замечала этого. В очередную стычку, когда она пристыдила меня тем, что я не читаю, я возразила ей. На что мать ответила: “Это что? Это разве чтение? Это все про Совдеп, про нищету, про деревню. Фу! Я этого не понимаю”. Она-то читала мемуары интеллигенции. Она читала про русское дворянство царской России. То, что по истине интересно. Интересно…ей. А я не то читала. Не по вкусу матери я начала выбирать книги. И она продолжала тыркать меня тем, что я мало читаю. Она не хотела замечать формирование моего вкуса. Она отрицала все то, что было чуждо ей. Я привыкла молчать о своих вкусах, о том, что нравится или не нравится. Даже в мелочах.

В деревне перед домом был большой двор с высокой зеленой травой и качелями. Качели мне сделал дед, и я их просто обожала. Кататься на качелях было для меня не просто развлечением, а своего рода необходимостью. Качаясь, я обретала какой-то внутренний покой, и внутри меня все вставало на свои места. На качелях я могла провести несколько часов подряд, чем тоже раздражала маму. Она часто кричала мне: