и к Богу отсюда я в гости прошусь.
Парю и душою я делаю сальто,
ступая по пене и жёлтым коврам,
обочинам твёрдым, шершавым асфальтам,
забыв про разброды и шрамы от ран.
Слегка веселею от золота, солнца,
а мысли, дела переходят в мажор,
и в такт окрыляет свобода, как горца.
Ах, осень – желтящей поры дирижёр!
Пасмурь 17-го октября
Сырая, пустынная пасмурь,
земли одождённая мазь.
Томлюсь, безобразнейше гасну,
в железной карете трясясь.
В пыли и обносках безумцы,
познавшие старость – сопят,
старухи всё крошат на блюдце
последнюю мелочь, как град.
Зря липнет осенняя влага
на окна и купола плешь.
Пеньки – позабытые плахи.
Тут в каждом какая-то брешь.
Недавно свиданье покинув,
несусь средь знакомых рутин,
глазами плебеев окинув,
я делаю вывод один,
что все они скопом широким
не стоят тебя лишь одной,
и что я живу одиноко,
и жизнью пустой, проходной;
что каждый портрет удручающ,
в любом утомленье и лень;
что только лишь ты освещаешь
накормленный тучами день!
Просвириной Маше
Пойманный морозом
Кусает мороз за ладони и щёки
стальными клыками, сырым хрусталём
и пьёт тишину, и сжимает все соки,
и носится призраком ночью и днём;
как зверь многомордый, кривится оскалом,
который лишь пойманным виден в борьбе
(тишайшей, смиренной, бескровной, безалой)
средь поля, в лесной иль кирпичной толпе.
Иных загонял он в кусты, подворотни
и в бедных постелях хибар заставал,
в окопах жевал он несчётные сотни,
а мой дух, похмельный на лавке достал.
Как только от носа, ноги и предплечий,
ползя, доберётся до сердца, души,
доест, не согревшись нутром человечьим,
сбежит и отсюда, из верной глуши.
Минув все капканы сосулек, сугробов,
освоившись в новом краю, там кружит,
в мечтах о прокорме холодной утробы
на новую жертву невидно глядит…
Красная кнопка пульта
Будто бы внуки торговок, шаманок,
дети иль пасынки шлюх и убийц,
с сальными рылами, корками масок,
гримом иль даже подобьями лиц
смотрят с картин небольших и шумящих,
ум обнажая, зады, декольте,
голосом пошлым, тупым и курящим
шумно вещают о моде, Христе,
жёнах истерзанных, хвореньких детях,
битвах соседей и скрепах владык,
рыбке, попавшей в вождистские сети…
Слюни до масла взбивает кадык.
Речью флиртуя с утра до рассвета,
даже врагами пытаясь грозить,
учат и учат с экрана поэта,
как ему глупому, тленному жить.
Всё же дома двадцать первого века -
это не крепость. Тут звери вестей
лезут под скальпы и в дыры, под веки
пиксельным роем различных червей.
Вход открываем, впуская сторонних
(лестных и алчных, придурочных, злых)
в щели цветные и чёрно-оконье,
в рай своих будней и снов, выходных.
Эх, вперемешку хлеб, похоть и розги!
Страшно жить в этом информо-цеху.
Ключ ко спасению нервов и мозга -
правая, яркая кнопка вверху…
Россыпи
Вкусно-кофейные родинки-капли
манят голодного до нежно-ласк.
Тайные, тёмные, кожные вкрапы
тело окинули, профиль и фас.
Редкие точки украсили плечи,
спину и бёдра, и грудь, и живот.
От упоенья теряю дар речи,
видя шедевр девичьих красот.
Будто волшебные брызги от кисти.
Милая россыпь, икринки. Как прииск!
Вижу такое впервые я в жизни!
Властной природою выданный приз.
Скромная, сытая, славная фея
взор опустила, принизив тем рост,
ждёт, материнством, желанностью вея,
с чёрными струнами мягких волос.
Добрая девушка, с пухлой улыбкой,
кажется скромною, гибкой, как нить.
Было бы самой дурною ошибкой -
шанс обнажённый сейчас упустить…
И потому неспеша приближаюсь,
чтоб не спугнуть озорством распашным,
и поэтичной душой прикасаюсь,
