С моим взрослением его влечение ко мне стало очевидным и неприкрытым, да он и не заботился о том, чтобы его скрывать – немногочисленные слуги, обитавшие в нашем доме, были неболтливы и смотрели по большей части в пол. Всё началось со случайных поглаживаний и прикосновений по округляющейся груди и бёдрам, которыми гойдел Лихаэр не брезговал и в моём более раннем детстве – по голове, по плечам и спине. Иногда – шутливый хлопок по ягодицам, иногда – щипок за щёку. Порой гойдел брал на свою псарню новых, уже взрослых собак, и я видела, как уверенно, неторопливо, но неотвратимо он их приручал, то голодом, после которого следовало лакомство, то точным расчётливым ударом, после которого шла обязательная ласка. Меня не били и голодом не морили, и всё же он дрессировал меня, как собаку. Прикосновения к груди, к животу даже через ткань заставляли меня морщиться и сжимать губы – да, я многого не знала, но понимала, что то, что он делает – неправильно и грязно.
«Ты слишком красива, - повторял гойдел Лихаэр. – Слишком свежа и красива, в этом всё дело, а твоя мать меня нежностью не балует, да и какое удовольствие ложиться в постель с пропитой беззубой бабой. Не бойся, я тебя не трону, не попорчу, так, потискаю чуток, с тебя не убудет…». И я смирилась – под юбку он не лез, вероятно, боясь не сладить с собственной похотью, а с меня и впрямь не особо убыло.
И всё равно было противно и страшно.
Но в конце концов, тело – это просто тело. Проповедник Творца в храме, куда я иногда ходила, больше за глотком свежего воздуха, нежели за божественным откровением, утверждал, что наши смертные тела - лишь оболочка, на время дарованная нам Создателем, ничего не стоящая. Правда, эти страстные речи не помешали ему жадно ухватить меня пониже спины, когда мы столкнулись однажды в очереди в овощную лавку.
В моих немудрёных мечтах я была в меру некрасивой сиротой, сбегающей из сиротского приюта в поисках лучшей жизни. На деле я так и не решилась на побег – дома было плохо, но терпимо и привычно, а внешний мир казался мне чем-то жестоким и страшным.
Однажды гойдел Лихаэр взял меня с собой в город. Мы приехали вечером, когда было уже темно, спустились по лестнице в полуподвальное помещение, заполненное вонючим дымом, в котором то и дело сновали тёмные мужские силуэты. Знакомые гойдела - краснолицые опухшие мужчины средних лет, не брезговавшие ни курительными трубками, ни выпивкой – шумно, крикливо обсуждали с ним собачьи бега, охоту, войну – в наши неспокойные времена бывшего военного было встретить проще, чем фазана в лесу, а ещё мерили меня масляными похотливо-ленивыми взглядами. Чья-то липкая рука украдкой погладила меня по бедру, и я прижалась к сидящему рядом гойделу Корину, осознав нехитрую истину – знакомое зло лучше неизвестного.
- Видала, как они на тебя пялились, перепёлочка? – пьяно хмыкнул отчим на обратной дороге, сжимая мою руку так, что я от боли прикусила губу. – Все слюнями истекли, небось, на такую девочку. Не бойся, моя красавица не достанется этим остолопам, у которых не хватает мозгов даже на выпивку заработать. Ты слишком хороша, поверь старому Корину, мы дорого пристроим тебя, в хороший и знатный дом. Ты достойна быть любовницей большого человека, девочка. На жену не рассчитывай, нет у тебя ни лоска, ни имени, ну так и можно подумать, велика печаль. Какой-нибудь плюгавый гойдел, разумеется, возьмёт тебя с радостью, будет задирать подол по вечерам после пивной чаши, заделает тебе с полдесятка детишек, загоняет домашней вознёй, а когда твоя красота угаснет от забот и хлопот, найдёт себе сговорчивую девицу из кабацких шлюх, каждый вечер новую, а ты будешь раз в неделю скакать на его немытом стручке под вопли сопливой мелюзги за стеной... Нет, перепёлочка, тебя ждёт другая судьба. Главное - не прозевать хорошего клиента, пока ты юна и невинна. Мы, мужчины, не в силах устоять против таких глаз и таких пальчиков, - он положил мою ладонь себе на уже расстёгнутую ширинку и сжал, прикрывая глаза.
