Что и как нужно делать – я уже знала. Была научена.
- Перепёлочка, - простонал гойдел Лихаэр. – Ещё пару лет – и ты станешь самой дорогой сучкой на севере Хорренхая. А я куплю себе звание лорда. Мы оба будем в выигрыше, ну же, поработай своей нежной ладошкой мне на радость...
Я украдкой вытерла ладонь о юбку и уставилась в окно, представляя, как моё лицо покрывается язвами, я краду лошадь и навсегда уезжаю прочь из Хорренхая, а лучше – попадаю в какой-нибудь другой прекрасный мир. Поездкой мои фантазии и ограничивались, правда иногда я мечтала, что там, в этом ином мире, и вовсе нет никаких мужчин. А лучше всего – вообще нет никаких людей.
5. Глава 3.
- Тише, тише, Сомерсет, - тихонько бормочу я, разглядывая застывшего шагах в двадцати пса. Привычка говорить с собаками – ещё хлеще, чем с самой собой, от неё так трудно избавиться, хотя необходимости в проговаривании вслух нет никакой: Мерс, лучший племенной кобель лорда Лихаэра, понимает меня с полувзгляда.
Никогда и ни с одним человеком я не смогу добиться такой связи. Мерс застыл каменным изваянием, взгляд его карих глаз прикован ко мне. Лёгкий хлопок по бедру – и каштановая молния срывается с места, обегает меня, тычась костлявым боком, усаживается слева, как положено. Я опускаюсь на корточки, утыкаюсь лицом в шелковистую блестящую шерсть.
Внезапно пёс напрягается, пробегающий по мышцам импульс едва уловим, прямой опасности он не чует, но я резко выпрямляюсь – и вижу незнакомого мужчину. Ровесник лорда Лихаэра, он в то же время разительно отличается от него, как благородный двадцатилетний коньяк от деревенской медовухи с запахом конского навоза. Помимо охоты отчим уважал собачьи бега и бои, частенько брал меня с собой, не столько показать действо – там, где одна собака рвала другую под свист и улюлюканье толпы, мне неизменно становилось плохо – сколько показать высшее общество. Где ещё я могла его увидеть? Понемногу рассказывал о его привычках и устоях. Не знаю, где он, сам сын торговца, успел нахвататься подобных знаний и сведений, то ли в дорогих кабаках, то ли в игорных клубах, но знаниями лорд Корин обладал обширными и меня просвещал охотно: с его точки зрения женщина должна была уметь поддержать беседу. Впрочем, не думаю, что дело было только в этом – в конце концов, он нередко называл меня «дочкой». Что, впрочем, не мешало то и дело обращаться ко мне для разрядки, если приходилось задерживаться в поместье надолго. Делить постель с моей матерью отчим перестал окончательно. Впрочем, верный своему слову, практичный до мозга костей, девственность мою он сохранил.
Я довольно скептично относилась к его экономическим планам. Неужели люди и впрямь готовы столь щедро платить за постель, что в том хорошего, разве в борделе добра такого мало, девиц, за бутылку да брошку готовых ноги раздвинуть? К семнадцати годам я считала, что знаю об этом не так уж мало – отчим постарался. Меня он и правда почти не трогал, зато заставлял – или убеждал, не так уж велика разница – всесторонне ублажать его самого. Разумеется, между многими «знать» и «уметь» лежала немалая пропасть, но со свойственным юности максимализмом, я была уверена, что вряд ли смогу чему-либо удивиться.
Было бы чему удивляться, сколько раз я присутствовала на собачьих случках!
Одним словом, приближающийся незнакомец был богат. Я успела оценить и трость с каменным набалдашником в виде собачьей головы, и дорогой шёлковый камзол, вышитый золотой нитью, и тонкую кожу высоких сапог, явно подстриженную трезвым цирюльником бородку, внимательный взгляд тёмных глаз. Высокий и стройный, хотя и немолодой, но крепкий и нерасплывшийся. Густые слегка волнистые пряди волос – точь в точь цвета Сомерсетовой шерсти.
