Женщина с винтовкой - страница 16

Мамочка молча гладила меня по голове, и никогда я не чувствовала себя так близко к её сердцу, так тесно «вместе»… Так шли минуты. И потом ЧТО-ТО обожгло мою руку. Мама плачет? Мы с Лидой никогда не видели её плачущей, и я была потрясена этим. Но когда я подняла голову, на глазах у мамы уже не было слёз, так что я могла бы подумать, что ошиблась, если не ощущение, скользнувшее по руке. Ведь самая раскалённая, самая прожигающая влага в мире – это человеческие слёзы… И до сих пор я не могу забыть страшного впечатления от маминой слезы, которую я не видела, но которая БЫЛА…

Больше между нами не было сказано ничего. К вечеру мама заперлась в своей комнате и утром без слов передала мне листок бумаги:

«Настоящим я разрешаю своей дочери Нине Крыловой поступление в женский батальон прапорщика Бочкарёвой с уверенностью, что она выполнит свой долг перед Родиной.

Петроград, 21 мая 1917 г.

Зинаида Крылова».

Когда через месяц с фронта в Питер приехал папа, он сейчас же зашёл в казарму батальона повидать меня. Он не выразил ни порицания, ни одобрения – словно всё шло совершенно обычным порядком. Мы с ним много говорили на «взрослые» фронтовые темы, избегая интимных ноток в разговоре, и только прощаясь, он благословил меня и передал мне маленькую иконку от мамы. Это был предпоследний раз, когда я видела его в жизни. Но его крепко выправленная солдатская фигура, гордо поставленная седеющая голова, твёрдое умное лицо с неожиданно добрыми детскими серыми глазами – до сих пор, как живые, стоят в моей памяти. И если Бог провёл меня невредимой через сотни опасностей – я верю, что именно его благословение и мамочкина иконка (которая и сейчас у меня на груди) спасли меня в буре жизни.

Как мы и ожидали, Лёля получила своё разрешение не без слёз, но без особого сопротивления. В понедельник мы неслись на Петроградскую сторону, как на крыльях. Там, на Торговой улице № 14, на красных кирпичных воротах было коротенькое объявление:

«Здесь принимается запись в женский батальон».

Держась за руки, возбуждённо смеясь, вошли мы в большую комнату, где было только два стола и два стула. Комната была довольно солидно наполнена женщинами, пришедшими, как и мы, записаться в батальон. Было много девушек, по всей видимости, студенток, несколько сестёр милосердия, пожилые работницы, светские дамы – словом, много типов, которых я в своём возбуждении не отметила.

Дождавшись своей очереди, мы предъявили разрешения. (Я после узнала, что кое-кто из молодёжи просто-напросто подделал разрешения – кто тогда мог проверить, настоящая ли подпись отца или матери стояла внизу бумажки?) Незнакомый пожилой полковник, не тот, что вчера, совсем не военного вида, внимательно прочёл бумаги и поднял на нас свои умные глаза за золотыми очками.

– Вы, барышни, сознаёте ответственность своего решения?

– Да мы ведь, господин офицер, вовсе не маленькие, – почему-то обиделась Лёля. Она тогда ещё не умела различать офицерских чинов, и поэтому её слова «господин офицер», видимо, удивили полковника.

– Я говорю не про ваш возраст, – чуть усмехнулся он горячности моей подруги. – А про ваше решение. Вы собираетесь быть солдатом. Серьёзно ли вы подумали о тяготах этой жизни, о возможных ранах, страданиях и даже, может быть, и о смерти?

Ну, конечно же, мы об этом не думали! Держу пари, что даже ни один мужчина-доброволец не думает о таких кислых вещах. Тем более об этом не думают молоденькие девушки, опьянённые желанием стать героинями, надеть военную форму и пойти на фронт «доказать этим трусам – мужчинам», что среди женщин есть храбрецы, могущие показать пример, как драться.