Лорд остался вдовцом с двумя или тремя сыновьями. Все они учились в частной школе, так что дом, где протекала семейная жизнь, опустел, и поэтому он проводил много времени в Тауэрс-парке, где мать им гордилась, а отец очень любил, но совсем не боялся. Лорд и леди Камнор всегда с радостью принимали друзей сына. Впрочем, граф и сам зазывал в дом первого встречного, а со стороны графини позволение приглашать в Тауэрс-парк самых разных людей служило доказательством огромной привязанности к сыну. «Самые разные люди» в действительности оказывались выдающимися учеными – без различия социального положения и, надо признаться, часто без изысканных светских манер.
Предшественник мистера Гибсона доктор Холл всегда встречал дружеское снисхождение со стороны миледи: выйдя замуж и приехав в Тауэрс-парк, она нашла в нем давнего семейного целителя, однако ни разу не попыталась изменить его привычку в случае голода подкрепиться в комнате экономки – хотя, разумеется, не вместе с миссис Браун. Спокойный, умный, толстый, краснолицый доктор предпочел бы такой вариант, даже если бы имел выбор (чего никогда не было) «перекусить», как он говорил, в обществе милорда и миледи в большой столовой. Конечно, если из Лондона вызывали какое-нибудь медицинское светило (вроде сэра Эстли), то ради него мистера Холла официально и церемонно приглашали к обеду. В подобных случаях почтенный доктор прятал подбородок в пышный воротник из белого муслина, надевал бриджи с бантами по бокам, шелковые чулки, башмаки с пряжками – иными словами, всячески лишал себя свободы и удобства – и в дилижансе отправлялся из «Герба Камноров» в поместье, по дороге утешаясь мыслью, как славно завтра, во время обычного визита, можно будет небрежно бросить в разговоре со сквайрами: «Вчера за обедом граф заметил… Графиня сказала… Вчера во время обеда в Тауэрс-парке я с удивлением услышал…» Однако после того, как мистер Гибсон стал главным целителем Холлингфорда, все изменилось. Обе мисс Браунинг считали, что причина предпочтения заключается в элегантной фигуре и изысканных манерах нового доктора, а миссис Гуденаф возражала, что дело в аристократическом происхождении: «Сын герцога, дорогая, и неважно, с какой стороны одеяла».
Однако факт оставался фактом: хотя мистер Гибсон нередко просил миссис Браун угостить его в своей комнате, поскольку не имел времени на долгий церемонный ленч с графиней, самые знатные гости Тауэрс-парка всегда встречали доктора с радостью. При желании он мог в любой день пообедать с герцогом – в том случае, если бы герцог приехал в поместье. Говорил он с шотландским, а не провинциальным акцентом и не накопил на костях ни единой унции лишней плоти, а ведь давно известно, что худоба – верный призрак аристократического происхождения. Бледность его лица сочеталась с черными волосами, при том что в то время – в десятилетие после окончания войны с Наполеоном – подобный контраст сам по себе считался отличием. Назвать доктора веселым никто бы не смог (как со вздохом заметил милорд, однако гостей приглашала миледи), а говорил он немногословно, всегда умно и часто с легким сарказмом, следовательно, представлял собой фигуру вполне презентабельную.
Шотландская кровь (шотландское происхождение мистера Гибсона сомнений не оставляло) придавала доктору некое колючее достоинство, заставлявшее всех вокруг относиться к нему с почтением. На этот счет вопросов никогда не возникало. На протяжении многих лет приглашения в Тауэрс-парк не приносили доктору особого удовольствия, но это было необходимым условием успеха в профессии без мысли о личном интересе.
