– Кли-ренс, – повторил нараспев механик. – Заучите наизусть, товарищ боец.
– Клиренс, клиренс, – боясь забыть чудное слово, повторял, гремя пустым ведром, Голокопытов, отправляясь на поиски комбата.
Услышав, доносившиеся издалека нецензурные выражения, Серёга нырнул в люк. Но скрыться от гнева разъярённого комбата оказалось не просто.
– Где? – рыкнул он.
Я молча ткнул пальцем в направлении люка механика. Комбат подхватил стоявшую рядом с гусеницей кувалду и, размахнувшись, что есть мочи шарахнул ею по люку.
Бум-м! – разнёсся над поляной протяжный гул.
– Ой-ё! – Люк распахнулся, и показалась всклоченная голова механика.
– Клиренса тебе, говоришь? – Глаза майора бешено вращались. – А ну-ка, ефрейтор, отмени свой приказ.
– Дак, товарищ майор…
– Что товарищ майор! Ваш стрелок-радист, по- видимому, считает, что ефрейтор самый главный в армии человек. Подступил с ножом к горлу: – «Товарищ ефрейтор приказал, товарищ ефрейтор приказал», – передразнил майор Голокопытова.
– Вот видите, товарищ майор, какого бойца в наш орденоносный экипаж определили. Он даже не знает, что такое клиренс.
– Трое суток ареста! Отсидишь, когда наступление закончится. И чтоб я про клиренс больше не слышал. И ещё, товарищ ефрейтор, назначаю тебя ответственным за обучение нового члена вашего танкового экипажа. Приказ понятен? – Комбат шагнул было к механику, но тут заметил, что продолжает сжимать в руках кувалду. Сопроводив плевком, швырнул её в снег, и зашагал прочь.
– Ну ты, Мыкола, даёшь, – присвистнул Серёга, почёсывая лоб. – Ни разу я комбата таким не видел.
Я уже в открытую хохотал.
– Что, выпросил?
– Не было печали, купила баба порося, – грустно посмотрел вслед майору орденоносец.
– С чего начнёшь обучение? – поинтересовался я.
– С чего, с чего, с клиренса! – рявкнул механик и повернулся к стрелку. – Клиренс – это просвет между днищем танка и нижней гусеницей, ферштейн?
– А як же его ведром-то? – Недоумению Миколы не было предела.
– Кто ж тебя на курсы радистов взял? Я очень желаю знать: жив ли ещё тот человек, который тебя обучал?
– Был жив, товарищ ефрейтор.
– И он не застрелился? Не повесился? Не свёл счёты с жизнью каким-либо другим способом? – продолжал допрос Серёга.
– Ни, он совсем старый, сам скоро помрёт, – замахал руками стрелок-радист.
– Не понял! Погоди, в какой радиошколе ты учился?
– В школе ОСВОДА.
– Так не в армии, что ли?
– Ни, товарищ ефрейтор.
– Боже! За какие грехи мои? – схватился за голову Сергей.
С того дня рядовой боец Голокопытов Мыкола следовал за механиком-водителем словно тень и ловил каждое его слово.
Ранним утром мы выдвинулись под село Машнино, Вновь мы на острие атаки. Я уже понял, что с Александром Кретовым по-другому быть и не может. Я такой же рисковый, как и он, но нас отличает то обстоятельство, что в глубине души я надеюсь на покровительство высших сил, забрасывающих меня в ту или иную эпоху. Почему-то я уверен, что моё присутствие им для чего- то необходимо. Я почти что уверовал в своё бессмертие… А какая вера толкает на безрассудство Александра?
Бой длится больше двух часов. На околице села дымится уничтоженный нами танк. Атака нашей пехоты захлебнулась. Мы прячемся за колхозным амбаром. Командир решил до поры до времени себя не обнаруживать.
– Рядовой Мыкола, а стрелять ты насобачился тоже в ОСВОДе? – удивлённый меткостью новенького, спрашивает Сергей.
– Дак из охотников мы. А што ружо, што скорострелка, то разница небольшая. Главное, приноровиться как следоват, – рассудительно поясняет парень.
