Французы, приезжавшие к нам в школу, были всегда хорошо одеты, и они все были непривычно-ароматными. Я бы тогда не определил их ароматный запах словосочетанием «благоухали духами», как сказал бы сейчас. Впрочем, сейчас дорогими духами и одеколоном благоухают уже много разных мужских и женских щек, лиц и шей. Так было до недавнего времени, ибо есть парфюмерные французские лавки от Москвы до Тамбова, от Краснодара до Владивостока, и есть дьюти-фри в аэропортах…
Все французское было для нас неким постоянным фоном, поскольку учились мы в школе с углубленным изучением французского языка. На углу двух улиц.
Не говоря уже о том, что французская культура, как и вся европейская, окружала нас тогда повсюду. С экранов телевизоров, со сцен театров раздавались слова и истории из романов, сказок, пьес, детективов, происходящих в такой какой-нибудь исторической Англии или Италии или Франции или Германии. Метания крупных воротил американского бизнеса и роковых женщин, подвиги Тома Сойера и честного голосистого Джельсомино, монологи Гамлета и мамаши Кураж, расследования Шерлока Холмса и доктора Ватсона, наивные восклицания леди Дулитл и Алисы в стране чудес – все это перемешивалось ярким калейдоскопом на страницах книг, на телеэкранах, киноэкранах и сценах, и текло, пузырясь и шипя, к нам в души. Слова «фронда», «мушкетеры», «испанское наследство», «гезы», «маркитанты», «миледи» звучали в перерывах между политическими новостями и названиями крепких и более слабых алкогольных напитков.
Сказки братьев Гримм с иллюстрациями братьев Траугот были немного мрачны и затягивали в красочный и слегка печальный мир. С иллюстрациями этих же братьев-художников куда страшнее оказались для меня причудливые сказки Гауфа, а увиденный в темной кладовке диафильм про карлика Носа напугал меня до смерти – так, что мне казалось, что если диафильм и кончится скоро, то сам я никогда уже не выберусь из этой заколдованной кладовки, ставшей этой страшной сказкой, где мальчик превратился в карлика, а девочка Грета в гусыню. Все это было заманчиво, интересно, страшно и не до конца страшно одновременно.
Странной была российская жизнь двадцатого века. Странной она была всем – и отсутствием свободы, и внезапным героизмом, и своими мечтаниями, и своими детскими играми. Больше всего странного было то, что мало кто из нас играл просто в какие-то русские сказки, всем хотелось романтики, все мы были капитаны и пираты, и мушкетеры. А что французы? Французы во второй половине этого века, во времена моего детства, царили в русской жизни на тех же основаниях, что и пьесы Шекспира, «Фауст» Гете и самые лучшие переводные романы от Диккенса до Сэлинджера, от Фитцжеральда и Генриха Белля до Маркеса и Кортасара и так далее, так далее и тому подобное.
Все эти иностранные романы инсценировались, экранизировались, и среди них каким-то образом занимал свое почетное место роман «Мастер и Маргарита» и как-то боком, но вполне рядом возникали сказочные пьесы Евгения Шварца.
Это чуть позже я стал понимать, что все наши игры в персонажей «Властелина колец», в «Мастера и Маргариту» и в «Трех мушкетеров», где мне поочередно доставались роли мучительно-верного своей миссии Фродо, шаловливого шалопая Кота Бегемота и такого вполне себе Д’Артаньяна, что это была одна большая устно разыгранная книга и что книга эта была самой захватывающей в моем детстве… Хотя книги я любил читать и про себя, а не только вслух, и проживал потом прочитанные истории подолгу. А из всех книг обожал почему-то сказочные. И потом Пушкина, Гоголя и русскую поэзию.
