Была дома книга с нарисованным большим петухом, и называлась она «Сказки галльского петуха». Думаю, что неосознанно поворот от всего мило-французского, красиво-европейского окончательно произошел у меня после чтения Достоевского, а уже позже Мандельштама и Пастернака. Почему Мандельштам? Ведь он был поэтом, погруженным в ощущение ежедневной жизни внутри мировой культуры. Он прекрасно знал, что корни всех культур очень близки и что одна история, написанная на одном языке, может найти отзыв в другой истории, написанной на другом языке. И что строчка, написанная Петраркой, находит свой отзвук в строке русского поэта.
А Достоевский, говоривший о всемирной отзывчивости русской души в своей пушкинской речи. А Пастернак, переводивший великую европейскую драматургию и поэзию от Шекспира до Гете? Почему именно они повернули меня к России, да еще Цветаева? Не знаю.
А потом я уехал, ни на капельку не повзрослев, и понял, что, живя в России, все наивные и немного образованные люди стремятся к образу Франции и к образу Италии и вообще к смутному образу Европы, как к какому-то сновидению, к сказке о благословенной земле, о земле справедливости и изобилия, «Pays de Cocagne» средневековых легенд, к некоему Эльдорадо… Посмотрите известную картину Брейгеля, «Страна Лентяев» (это та самая сказочная страна): огромные блюда, разинутые рты, руки обжор в карманах бархатных жилетов, обжоры с большими животами, лежащие на земле, и кто-то спит, а кому-то еда, питие и яства сами готовы падать и литься в рот постоянным потоком. Над ними на столе, продетом на ствол дерева, стоят разные блюда с едой, а на крыше ближайшего погреба тарелки с пирогами и блинами, а тут под ногами скачет недоеденное яйцо на ножках, а вдалеке бежит свинья с продетым ей под шкуру ножом.
И что? Есть она, такая Страна Изобилия? А что мы должны за нее отдать, уезжая туда на время, на учебу, на так называемое ПМЖ? Свою идентичность, привычки, часть души? Душу вообще? Немые и невыразимые особенности своего характера?
Не получится. Есть ведь такое хорошее выражение: «Уезжающий из страны меняет небо, а не душу».
Я даже затрудняюсь теперь сказать, как это было. Помню, что рассказ не писался, а нужно было написать. Пообещал, да неважно кому, опубликовать должен был, да неважно где.
Словом, рассказ не писался, я позвонил человеку, с которым был знаком не только чтобы шапошно, а вообще против шерсти. Мне потом про него рассказывали, что он продюсер, который хочет стать режиссером, а еще, что он издал какую-то книгу афоризмов абсолютно неизвестного доморощенного мыслителя по имени «Сысой первый», которого, возможно, и нет вовсе, потому что это он сам. Первые пятнадцать афоризмов были долгой, занудной критикой женщин, начиная от женской внешности и заканчивая особенностями женского характера в обобщенном виде.
Все странно-несерьезные люди из тех, что мне попадались в жизни, носили определенные имена. Да и к тому же, не так уж эти имена были безразличны русской литературе или нашей истории. Возьмите для начала Александра Сергеевича… Вы поняли, какого.
Ну ладно, хватит. Хватит играть мысленно с разными сущностями и перекидывать их в разговоре, что называется, с одного полюса на другой, давая им то знак плюса, то знак минуса.
Короче, страдая крутой биполярностью, где добро заменяет зло, а север заменяет юг, он вышел из дому… И звали его Сережа.
