Живые цветы - страница 52

– Да, да, я просто задумалась над тем, что литературные персонажи могут быть как живые.

– Я говорю о мирах. Иные живут в пяти мирах, иные в шести. Я вот в шести или семи. Мир «Бесов» – это мир, из которого Достоевский предварительно выкачал почти весь воздух. Тут, возможно, огромные были болезнетворные микробы, вроде мировой революции или гомункулусы типа «хомо советикус» и вожди с фюрерами. Вы меня слушаете?

– Да. Без любви. Вы говорите «без любви». Вы сказали. А почему Вы сказали: они так живут без любви? А причем тут парад нищеты?

– Я не готов ответить на все эти вопросы. Я только хотел сказать, что нельзя жить в мире без любви, а если есть любовь, то можно вынести и окружающий нас парад нищеты и надвигающийся хаос. Хаос, который надвигается, и не понятно, когда он надвинется, но когда надвинется, мы уж точно заметим. Я просто вот еще что хотел сказать: иногда у Достоевского является к человеку душа, и она может явиться к нему даже в комичном виде, например, как какой-нибудь обманутый муж. Вот вспомните, Трусоцкий с крепом на шляпе является Вельчанинову в «Вечном муже».

Или вот, например, приходит к Вам Ваш двойник, веселый, наглый, хотя такой же рыхлый, невзрачный, приземистый, что и Вы, а Вы главный герой. Это я не про Вас и не про себя, это я про Голядкина. Про героя повести «Двойник». Вот так вот без диккенсовских назиданий все это и происходит. Душа приходит что-то спросить с человека. А что спросить? А человек и сам не знает. До поры до времени не знает, потом узнает. Иногда я думаю: «А человечество всегда было таким пронзительно-совестливым и вдохновенным? Или его таким выдумали Достоевский и Чехов?»

Никаноровна сидела и думала о двух вещах: о своем отчестве, которое не тяжелее отцовских сапог, что на ней, и еще вот, пожалуй, о значении слова «апофатический». Значение этого слова она так и не вызнала, это кто-то из молодых говорил, тот хлипкий очкарик, что входил в церковь с девушкой под руку. А и чего это в церковь да под руку? Потом, небось, отпустил локоток умный этот товарищ. Видимо, еще неженаты, видимо, живут вместе не расписамшись – как сейчас принято. А и наполнен словами под самую завязку. Сядет, небось, на кроватку, и все так словами, словами сыпать зачнет – нет чтобы женщину, значить, взять в оборот… апофатический он мужик, короче.

Учитывая, что она задала скотине корму, что у Машки опять лишай и надо завтра задабривать самогоном ветеринара Середенко из местного райцентра, и уже отложена тысчонка под скрепкой на бумажке с адресом, учитывая, что она продала два ведра огурцов городским гостям Сашки по прозвищу «барин», которых про себя звала отдыхающими – ничего, засолят-замусолят – так можно было и выдохнуть малек. Можно было, поглядев в мутный экран пыльного телевизора, прямо из кровати и ко сну отойти. Помывку в тазу Никаноровна уже совершила, и вот, потянувшись, на ноги надела шерстяные носки, а по телевизору шли то американские фильмы, то наши сериалы, то что-то про питомцев.

А на первом канале развернулась крикливая дискуссия о том, что же будет с Курилами. Никаноровна так и не заметила, как задремала так и не спознав, а что же там будет с Курилами.

И приснилось Никаноровне ровно два сна.

Вот сидит на своей грустильной кушетке один граф и тоскует. К нему бегут лакеи из сеней и спрашивают шепотком: «Что это ты, барин, скучаешь? Глотнешь травничку?» Да нет, все грустит, скучает граф-барин и только гладит себе бачки своей женской пухлой ручкой. «Ваше сиятельство, а то редьки меленькой прикажете, а то анисовой, а то медовухи, да моченых яблок?» Граф-барин вздыхает: «Отстань, Тришка». И Тришка скрывается вон. Вон, вон, вон за той портьерой. Бумажные люстры покачиваются, качаются свечки в прихожей от проходящего на цыпочках народа лакейского. Дверь открыли, ветер подул, почти все свечки и сгасли, а граф все грустит. Почти все лакеи в дворницкую утопали, а граф все грустит.