Проснувшись, когда за окном уже начало смеркаться,
Пётр ощутил прилив сил и дикий голод. Вилма хлопотала
накрывая стол. Запах светлого самогона второй перегонки
и мяса витал в доме. Вилма была уже навеселе.
– Вставай, голубчик! Пора и честь знать. Глянь, какой
румяный, словно сдобный калач! Давай подкрепимся; не
всё же моей водочкой дружков твоих ненасытных поить.
Глотки у них лужёные, а желудки ненасытные. Кто б меня
защитил от их ухаживаний? От них благодарности не
добьёшься, а под монастырь на кладбище могут подвести.
Чего ты к ним прибился?
Пётр выбрался из под одеяла, ступнями ощупал прохладный пол. Его отстиранная одежда лежала на табурете у кравати. Тихо, сам себе, под нос пробурчал:
– Кабы знать куда приткнуться?
– Носки вязаные натяни, да портки накинь, ужинать будем.
За окном моросил нудный, мелкий, осенний дождик,
навевающий тоску. Небо, затянутое тёмными тучами, укрывало ими землю, оплакивая уход тепла и предвещая
приход холодов. Холодно было и в душе Петра. « Скорее
бы эта волынка кончалась. Глупо цепляться за то чего не
не вернуть. Всем миром, что под белым флагом собрался,
большевиков пытались сковырнуть, да видно крепкие корни они в народе пустили. Море крови пролитая между братьями и единоверцами скорого примирения не даст.
Зачем мою кровь в это море добавлять! Тридцать лет дураку, а что, кроме войны, видел то! За ней, проклятой, ни труда мирного, ни семьи не завёл, а только жизнь свою на кон ставил. Авось, власти дальше Сибири не сошлют, а и там жизнь есть, а муки терпеть уже привык, может бог поможет, если свинья не съест». Голос Вилмы прервал тяжёлые размышления и вернул Петра к действительности:
– Скоро дружки твои в лесу, как медведи, в спячку залягут, да вот только не отлежаться им до весны. Зимой властям сыскать их легче и шерсти, такой как у медведя, у них нет, а милиционеры-охотники на них найдутся. И охота тебе с ними дружбу водить?
Пётр молчал и работал челюстями. Здоровеющее тело требовало пищи. Хозяйка прибрала со стола, взбила перину
и подушки на постели, погасила лучину (ни керосина, ни свечей достать было невозможно) ь и удалилась за занавеску. Пётр с головой залез под одеяло. На тёплой перине, в натопленном доме сон быстро сморил его.
Проснулся в темноте от того, что горячее обнажённое тело хозяйки навалилось на него и обхватило тело руками, как железные обручи охватывают деревянную бочку. Пётр
не сопротивлялся обрушившимся на него ласкам, которые не разожгли в нём ответного пожара. Неделю Пётр ощущал себя, как в пьяном угаре по ночам, а днём пытался отвлечь себя ища любую мужскую работу, что сгодиться в хозяйстве зажиточной вдовой хуторянки. Через неделю посланец от лесных братьев навестил хозяйку, удивился, что Пётр не отдал богу душу, но и отъелся и порозовел.
Передал повеление атамана вернуться в лагерь, а хозяйке оставил нового постояльца- пожилого мужика с изрытым
оспой лицом под видом бездомного батрака – бродяги, для
снабжения продуктами и связи с бродягами лесными.
Хозяйка пыталась возразить и уговорить оставить Петра как
хворого и расторопного. Ответ получила резкий:
– Не твоего ума дело! Сказано тебе не кочевряжиться. Ты с нами крепко повязана и перед властями не отвертеться, а
если с ними шашни заведёшь, то знай, что атаман тебя достанет и на первой осине прикажет повесить. У него не
забалуешь! Понятно?
Хозяйка отвернула лицо от посланца и глянула на Петра.
