Белоснежная рубашка сияла чистотой, не уступающей снегу, который он себе воображал на конечной станции. Небольшое купе стало его временным убежищем, хотя по ощущениям оно больше напоминало клетку: слишком тесное, слишком личное пространство, чтобы двое незнакомцев могли делить его без напряжения.
Напротив него сидела девушка – будто с картины. В её присутствии было что-то резкое и в то же время отстранённое. Она смотрела в
окно, её взгляд был спокоен, как гладь воды, и отражал лишь пейзаж за стеклом. Лицо оставалось неподвижным, ни морщинки, ни улыбки, ни намёка на приглашение. Казалось, она могла бы сидеть так одна – даже если между ними было всего одно дыхание.
Майк был застенчив – это чувство приросло к нему, как вторая кожа. Но молчание давило. Оно не было уютным, оно давило, как снег на
тонкую ветку. Он собрался с духом и выдал фразу – как будто ребёнок протянул незнакомцу цветок из бумаги.
– Можно, пожалуйста, все перестанут говорить… здесь слишком шумно, – попытался он пошутить.
Она повернула к нему голову. В её взгляде мелькнул странный свет.
– Это глупо, – произнесла она. Спокойно, без издёвки. Просто как факт. Как если бы она говорила: «Сегодня вторник». Ни злобы, ни флирта – просто правда, сказанная как есть.
Эти слова прозвучали, как щелчок по нерву. Он чуть не поперхнулся водой. В голове вспыхнули старые тревоги, дремавшие годами. Её прямота была для него чем-то чуждым, как порыв ледяного ветра, внезапно ворвавшийся в тёплую комнату. Она не пыталась быть резкой
– просто не играла в вежливость.
Повисло молчание – густое, плотное, ощутимое. Майк перебирал в голове возможные ответы, как карты в расcыпанной колоде, но ни одна не казалась уместной. Тишина не отступала – она расползалась, как иней по стеклу.
Он отвернулся к окну. В отражении их взгляды почти соприкоснулись
– не напрямую, а будто сквозь прозрачную преграду. И тогда Майк подумал: может, тишина – это тоже язык. И, возможно, стоит научиться его понимать.
И вдруг – будто по воле настроения, едва уловимого сдвига в воздухе
– она снова повернулась к нему. В её взгляде появилось что-то иное: не насмешка, не жалость, скорее лёгкое, почти невидимое смягчение. Как будто на секунду она решила, что стоит приоткрыть дверь.
– А как ты думаешь, что супергерои кладут в свои напитки? – спросила она, спокойно, неожиданно.
Фраза прозвучала так странно, что повисла в воздухе, как мыльный пузырь. Майк замер, не сразу поняв, шутка ли это. Потом он улыбнулся
– сначала неуверенно, потом теплее. В этой нелепости было что-то обезоруживающее. Словно между ними что-то сдвинулось. Как будто в стене, которую он уже почти перестал замечать, появилась маленькая трещина.
Прежде чем он успел что-то ответить, она достала из сумки блокнот.
Движения – точные, без лишней суеты. Она что-то быстро написала, повернула страницу к нему. На ней было выведено печатными буквами:
JUST ICE.
Майк невольно усмехнулся. Шутка была глупая – и потому совершенно идеальная. В ней не было показного остроумия, не было стремления произвести впечатление. Только чистое, лёгкое безразличие к тому, что «должно быть уместным». И это сработало. Напряжение, державшееся между ними с самого начала, вдруг исчезло.
– Это неплохо, – сказал он, всё ещё улыбаясь. В голосе его появилась лёгкость, которая до этого пряталась где-то внутри.
Она чуть склонила голову, и уголки её губ едва заметно приподнялись. Не улыбка – намёк. Не согласие – почти разрешение. Но этого было достаточно, чтобы понять: разговор начался.
