Читать онлайн Римма Красавина - Жизнь в сказках

огромном пространстве пустой белой комнаты тишина давила на каждый угол, словно исходила из самих стен. Не было ни мебели,

ни дверей, ни источников света – но не было и темноты. Пространство гудело пронзительной тишиной, нарушаемой лишь мягким шорохом двух фигур, сидевших на безупречно чистом полу. Они сидели, скрестив ноги и смотрели друг на друга, наклонив головы в тихом разговоре.

Один из них, любопытный наблюдатель с мягким нравом, был в покое, несмотря на пустоту вокруг них. Другой же суетился, беспокойные руки барабанили по невидимым поверхностям. Непрекращающийся поток болтовни лился из его уст, временами тревожный, временами хвастливый и всегда неуместный. Наблюдатель терпеливо слушал, но говорил очень мало, не перебивая.

«Как ты думаешь, что она имела в виду, когда сказала это?» – внезапно спросил ерзающий, нарушая тишину. «Может быть, она была расстроена? Или, что еще хуже, разочарована. Да, она, должно быть, была разочарована. О, мне следует позвонить ей. Или… нет. Слишком поздно. А что, если она…»

«Тсс», – тихо сказал наблюдатель, поднимая руку.

Нервничающая фигура остановилась, но лишь на мгновение. «Но ты не понимаешь! Если я не разберусь, может случиться что-то плохое.

Помнишь, тот раз, когда я ничего не сказал? Это была катастрофа. Я должен…»

Наблюдатель наклонил голову и изучил говорящего, который казался таким неестественно оживленным. Его движения не соответствовали безмятежности белой комнаты. Они выглядели как карикатура, нарисованная наспех в мире, созданном для тишины. Губы наблюдателя изогнулись в едва уловимой улыбке, как будто он разгадал загадку, над которой еще даже не размышлял.

Именно тогда он заметил нечто странное. Он говорил один за обоих собеседников с непринужденной плавностью, как будто его заботил

не сам спор, а больше процесс спора. Он был не утомим в своей потребности говорить и заполнять пустоту.

Голос оживал, когда наблюдатель уставал и хотел спать. «Что я делаю?

Я не могу заснуть. Я забыл позвонить ей. Я вспомнил в машине, но не позвонил. Если я не позвоню сейчас… о, подождите, уже слишком поздно. Я не должен звонить ей сейчас. Я даже не знаю, почему я об этом подумал. Мне нужно заснуть. О, черт, теперь я не могу заснуть.

Я еще не устал. Но у меня завтра большой день, и мне нужно рано вставать». Наблюдатель сидел в тихом недоумении, осознавая, как хитро голос вплетался в каждое мгновение. Неудивительно, что сон ускользал от него, Эта непрерывная болтовня нарушала не только его покой, но и ясность его мыслей.

Почему я терплю это, этот бесконечный, непрекращающийся монолог? Даже когда голос говорил мягко, предлагая успокаивающие заверения, он все равно мешал и нарушал все, что наблюдатель пытался сделать.

Он уже некоторое время просто наблюдал за голосом, и первая неоспоримая истина, которую он открыл, была такой: он никогда не останавливается. Он говорит без умолку, как будто тишина это

вакуум, который он не может вынести. Когда его оставляют в покое, он заполняет тишину словами, каскадом мыслей, падающих одна на другую.

Наблюдатель представил себе человека, идущего по тихой улице и постоянно бормочущего себе под нос. Казалось бы, странно, не правда ли? «Если он сам говорит, – размышлял наблюдатель, – и сам слушает, то он должен знать заранее, что будет сказано. Так в чем же смысл?» Осознание поразило с ясностью рассвета: этот голос делал ровно то же самое.

И всё же в этом было нечто странно-бессмысленное. Когда голос спорил – с кем он спорил? Кто мог бы выиграть? И почему, едва дойдя до одного вывода, он тут же менял сторону, безупречно противореча себе, чтобы вновь начать всё сначала?

Казалось, голос просто искал удобное место, где мог бы успокоиться, но так и не находил его. Он не был предан истине – только собственной потребности говорить. Наблюдатель смотрел, заворожённый, как голос меняется, подстраивается, переформулирует и продолжает, не заботясь ни о правде, ни о лжи.

Это было как озарение: голос – не наставник и не надёжный советчик. Он – всего лишь механизм.

И понимание этого меняло всё.

«Кто ты?» – наконец спросил наблюдатель, и его голос тихим эхом отозвался в бескрайней белизне.

Ёрзающий замер, глаза его расширились.

– Кто я? Вот так вопрос! Я… ну, я – это ты. Точнее, часть тебя. Я здесь, чтобы помочь тебе всё понять, составить тебе компанию и… ну, знаешь… всё обсудить.

– Обсудить? – переспросил наблюдатель, наклоняясь вперёд. – Но ты разве не замечаешь? Ты ведь никогда не замолкаешь.

– Конечно! Всегда есть, что сказать. Если я замолчу – кто тогда будет тебя защищать? Кто напомнит тебе о важном?

Наблюдатель кивнул задумчиво, но взгляд его стал острее, внимательнее.

– И всё же, когда ты говоришь, я лишь слушаю. Всегда слушаю. Если ты – это я, как же я могу тебя слышать?

Ёрзающая фигура моргнула, будто её застали врасплох.

– Что ты хочешь сказать?

Наблюдатель на мгновение замолчал. Вопрос повис в воздухе, тяжёлый, как камень, готовый упасть. Затем он вновь заговорил – ровно и спокойно:

– Ты – не я. Ты – мой внутренний голос. Тот, что говорит и говорит, плетёт истории, страхи, планы, бесконечно заполняя тишину. Но ты – всего лишь голос.

А я – не ты. Я – тот, кто тебя слышит.

Беспокойная фигура, казалось, дрогнула, слегка сжалась, словно от резкого света. Ее некогда уверенная болтовня замедлилась, каждое слово звучало тише, менее уверенно.

Наблюдатель продолжил:

– На самом деле, единственный способ отстраниться от тебя – перестать верить, что всё, что ты говоришь, определяет меня. Перестать думать, будто одно твоё слово – это я, а другое – нет. Если я слышу, как ты говоришь – значит, ты не я. Я – тот, кто слышит. Я – тот, кто замечает, что ты говоришь.

Он откинулся назад, глаза его стали задумчивыми, а белизна комнаты, казалось, растянулась до горизонта.

Озарение проникло глубже: мысли – такие навязчивые, такие требовательные – на самом деле гораздо меньше влияют на мир, чем хотелось бы верить. Буря мыслей о завтрашнем дожде не способна очистить небо, как и бесконечное перематывание вчерашних ошибок не изменит ни секунды прошлого.

Если просто сидеть спокойно и наблюдать – истина становится ясной: подавляющее большинство этих мыслей не имеют значения. Это лишь фоновый шум – театр бесконечной болтовни, призванный отвлечь, развлечь, утешить или задеть. Но за пределами этой сцены они не влияют ни на что.

Дождь либо пойдёт, либо нет – разум тут ни при чём.

Наблюдатель едва заметно улыбнулся. Было почти смешно осознать, сколько энергии ум тратит на попытки изменить мир, над которым не властен.

И тут начала формироваться более глубокая мысль:

Если так много из того, что говорит голос, – бессмысленно и лишнее, зачем он вообще существует?

Ответ пришёл просто, как будто сама комната прошептала истину: голос говорил по той же причине, по какой свистит чайник. Было

давление – накопленное, неразрешённое. Энергия внутри искала выход.

Голос, несмотря на бесконечную болтовню, был всего лишь способом выпустить её.

– Наблюдай, – подумал наблюдатель. И стал наблюдать.

Голос становился громче, когда внутри поднимался страх – и начинал репетировать диалоги, которые никогда не произойдут:

«Ты должен был сказать вот это. В следующий раз не забудь вот то», – настаивал он.

Когда вспыхивал гнев, голос становился резким и повторяющимся, вновь и вновь ругая воображаемых обидчиков, будто одними словами можно рассеять напряжение.

А когда сердце тосковало, голос начинал плести истории – о любви, о смысле, о недостающем – пытаясь дотянуться до того, что всегда казалось чуть вне досягаемости.

Наблюдатель смотрел на всё это с тихим интересом.

Узоры были очевидны. Голос становился громче, когда что-то внутри было не в покое.

Тревога, раздражение, неудовлетворённое желание – всё это поднимало волну, и голос вставал ей навстречу.

Было неважно, разумно ли звучали мысли – цель голоса была лишь одна: выпустить напряжение.

– Голос, – прошептал наблюдатель, – не проблема. Проблема – верить, будто он – это всё, что есть.

Голос был не врагом и не наставником. Он был клапаном, инструментом, безвредным механизмом – до тех пор, пока его не принимали за истину, за саму суть себя.

Наблюдатель снова улыбнулся. Внутри поселилась глубокая тишина. Голос мог продолжать говорить.

Но теперь ему не нужно было следовать за ним.

Он мог просто наблюдать. Позволять энергии проходить.

И возвращаться в спокойную ясность собственного присутствия.

II

юлень проснулся с первыми лучами солнца, его круглое тело уютно устроилось на прохладном, влажном берегу, где море нашептывает

песку свои секреты. Его большие, внимательные глаза, тяжелые от сна, медленно моргали, оценивая обстановку. Он потянулся ластами, как ребенок, ищущий внимания.

Утро для него было временем тишины и мягкости. Он лениво перекатился к кромке воды, но перед тем огляделся вокруг, надеясь заметить другого тюленя – или, может быть, дружелюбную чайку, чтобы разделить с кем-то это спокойное пробуждение. Ему не