Я хоть и был ещё наивным ребёнком, – мне всё время хотелось узнать, почему он попал под сокращение, – однако, понимая, что эта тема будет для него неприятна и болезненна, не стал спрашивать его об этом.
Искренне желая ему помочь, посоветовал написать письмо Министру обороны с просьбой о возвращении в армию. Тогда он посмотрел на меня, как на малое дитя, но через полгода пришёл и показал ответ министра – капитан возвращался в строй, к своей любимой профессии.
Мне было жаль расставаться с ним, но я искренне радовался за него.
Знакомство с этим человеком посеяло в моей душе какое-то зёрнышко мечты – мне захотелось окунуться в ту неповторимую атмосферу аэродромной, предполётной жизни, какой её описывал мой учитель; стать таким, как он, быть похожим на него …
… Среди бывших офицеров были и такие, которые с сожалением вспоминали годы своей службы, ругали, почём зря, требовательность начальства, тупость и бездарность своих командиров, проклиная неустроенность быта.
Разницу между капитаном Шантуровым и бывшими офицерами, недовольными службой в армии, я понял несколько позже, когда после окончания школы почти полтора года проработал среди них, рядом с ними.
Разница заключалась в том, что капитан чувствовал свою ответственность за порученное дело, а другие жаловались на то, что армейская дисциплина не позволяла им беспробудно пьянствовать. Зато на «гражданке» они позволяли себе приходить на работу с «больной» головой или вообще в нетрезвом виде, причём, чуть ли не ежедневно… От демобилизованных со срочной службы узнавалось о деспотизме сержантов и старшин, пьянстве и разврате сверхсрочников, и ещё многое такое, во что вообще было трудно поверить.
Именно тогда и зародилась мысль о гражданском авиационном ВУЗе, а не о военном. Самым престижным был МАИ, но конкурс туда был огромный, да и конструкторского таланта я в себе не видел. Из справочника я узнал о институтах инженеров гражданской авиации в Риге и Харькове, но окончательное решение принять не успел.
Школа, в которую я перешёл, готовила рабочие кадры для завода, соответственно и уровень знаний был несколько иным. Может быть, это обстоятельство и послужило основной причиной поступления на заочное отделение и отказа от повторной сдачи вступительных экзаменов в другой ВУЗ – конкурса не было, и все, кто получал удовлетворительные оценки, становились студентами…
… Самый первый раз комплекс своей социальной неполноценности я ощутил много раньше…
Жили мы в деревянном двухэтажном доме, на первом этаже, в коммунальной квартире с соседями. Все семьи первого этажа жили с соседями. На втором этаже каждая семья занимала отдельную квартиру.
Однажды, когда было мне лет пять – шесть, в первые дни Нового года, я выпросился гулять. На улице никого не было, но во всех окнах огромной, четырёхкомнатной квартиры на втором этаже, прямо над нами, горел свет. Там, в семье одного из заместителей директора завода, жила девочка, моя ровесница. Из квартиры доносилась громкая музыка, слышны были детские голоса и много смеха.
Как я оказался в этой квартире, не помню. Там был разгар детского праздника – с Дедом Морозом и Снегурочкой. Посередине комнаты стояла огромная, до потолка, ёлка, вся увешанная блестящими игрушками. Мальчики и девочки, в основном, мои ровесники, взявшись за руки, водили вокруг ёлки хоровод.
Все они были очень нарядно и красиво одеты – девочки в ярких платьицах, с огромными бантами на головах, – мальчики – в черных костюмах и белых рубашках. По сравнению с ними я выглядел вороной – нет, не белой, а какой-то общипанной, оборванной и грязной. На мне была застиранная, вся в заплатах, клетчатая рубашка и такие же штаны – самый настоящий оборванец. Никто не хотел пускать меня в хоровод, – их родителям с трудом удалось вставить меня в круг… После хоровода и танцев, все уселись за стол.
