Конечно, не отстаёт от городских гостей и тогда, когда те идут купаться на берег Ононской протоки
с намытым шёлковым песочком и тихо шелестящим серебряным тальником. Он ловит буквально
каждое движение Голубики, каждый её жест. А глаза-то её, оказывается, не просто синие. В них
есть что-то необычное, притягивающее и кроме синевы. Они одновременно и открытые, и чуть
прищуренные. Как назвать такие глаза, он Ромка знает и, возможно, не узнает никогда, потому что
у всех остальных людей таких загадочных глаз просто нет.
В конце лета он, провожая Голубику с её мамой на остановку (был тогда ещё и один дневной
рейс), тащит на пару с Серёгой их громоздкий чемодан. Тамара Максимовна смотрит на него без
всякой насмешки и ещё, кажется, с надеждой, что его молчание всё же как-нибудь прорвётся.
Понимая Ромкины страдания, она всё лето невольно наблюдала за ним, постоянно находящимся в
своём замкнутом ошеломлении. Жаль этого белобрысого мальчишку с тонкой шеей и худыми
плечиками, с голым телом, шелушащимся от загара, в старых сандалиях, с закатанной штаниной,
чтобы её не зажёвывало велосипедной цепью. Мальчишка как мальчишка, обидно, что ростом чуть
ниже Ирэн – наверное, вырастет мелким. Видно, из-за роста-то её девочка-подросток и не
замечает его. А он, несчастный, смотрит на неё глазами, полными тихих слёз. Не замечать такого
внимания и не сочувствовать ему просто нельзя. Крупная и статная, как царица, но романтичная и
чувствительная, как прицесса, Тамара Максимовна не однажды сдерживает свой порыв просто
взять и прижать этого Ромку к своей груди. Вот ей Богу, был бы он ничей, так взяла бы и
усыновила…
Ещё и сейчас Роману своё детское горе не смешно и понятно – тогда на остановке он всё тем
же молчанием прощался с Голубикой навсегда. Именно навсегда, ведь Чита – областной город,
куда они уезжала с мамой – была где-то уже за пределами его мира. А прощание навсегда в том
обострённом, ещё ненадёжном возрасте – это полная трагедия. Самая чудовищная нелепость
прощальных минут состояла в абсолютной законченности того, что по всем законам не должно
было кончаться ни за что и никогда! Ведь их встреча с Голубикой была такой уверенной
закономерностью! Ведь он знает её столько, сколько помнит себя на этом белом свете, потому что
Голубика всегда привычно и спокойно жила на материном комоде в виде фарфоровой статуэтки. И
если их история так хорошо и сказочно началась, то она должна продолжаться, её концу ещё не
время. Это же просто несправедливо! Только, должно быть, трагедия этого мира как раз в том-то и
состоит, что многое в нём заканчивается быстро и несправедливо…
– Да ладно тебе, чего ты так? – утешает Ромку Серёга, когда тот, насупленный и ещё глубже
ушедший в себя, плетётся назад по обочине дороги. – Чего в ней такого особенного? Подумаешь,
глиста белая… Хоть мне она и сестренница, – он хочет добавить что-то ещё такое же утешающее,
но увидев блестящие голубизной и суженные до остроты бритвы глазёнки друга, поспешает
закончить: – Да ладно, это я так…
Они к тому времени уже давно не дрались и были хорошими друзьями, но Серёга-то помнит,
что за Ромкой при случае не заржавеет. Он хоть худой и маленький, а отдубасит будь здоров,
особенно если станет драться всерьёз, как сверстники почему-то ещё не умеют.
Никогда потом Роман не решался спросить про Голубику у Серёги, хотя первый год в армии ему
снилась лишь она. И это несмотря на то, что чуткий друг ещё в одном из первых писем легко и
