– По-видимому, сей досточтимый джентльмен догадался, что происходит, – заметил Холмс, когда мы возвращались в гостиницу. – После этой краткой встречи у меня сложилось впечатление, что профессор – личность на удивление ясного ума и прекрасной логики. Легко вспыхивает, как порох, но тем не менее я его понимаю: трудно не взорваться, когда за тобой следят детективы – и вдобавок, что нетрудно заподозрить, их послали именно твои домочадцы. Тревожусь за нашего Беннета: должно быть, ему приходится туго.
По дороге Холмс заглянул на почту и послал какую-то телеграмму. И, к вечеру получив ответ, показал его мне:
«Ездил на Коммершл-роуд, видел Дорака. Пожилой чех, любезен и обходителен. Хозяин большого универсального магазина.
Мерсер».
– С Мерсером у вас не было случая познакомиться, – сказал Холмс. – Он обычно выполняет для меня мелкие поручения. Я стремился узнать хоть что-нибудь о человеке, с которым профессор ведет свою тайную переписку. Он чех – и, очевидно, это имеет отношение к поездке в Прагу.
– Ну, наконец хотя бы что-то к чему-то имеет отношение! – сказал я. – Прежде мы имели только набор непостижимых и никак не связанных явлений. Вот, к примеру, можно ли объединить изменение характера овчарки – и поездку профессора в Чехию? Или оба этих факта – с человеком, гуляющим на четвереньках по ночному коридору? Но что загадочней всего, так это ваши даты!
Холмс с усмешкой потер руки. Разговор этот, к слову, проходил в старинном холле отеля «Шахматная доска», и именно за бутылкой портвейна, упомянутого вчера моим другом.
– В таком случае давайте все это обсудим, и начнем как раз с дат, – сказал он и соединил кончики пальцев, точь-в-точь учитель, обращающийся к своим ученикам. – Как следует из дневника этого учтивого юноши, профессор начал совершать загадочные поступки второго июля – и затем его приступы, если не ошибаюсь, с единственным исключением повторялись каждый девятый день. Да, кстати, и последний такой случай, происшедший в пятницу, был третьего сентября, а предпоследний – двадцать пятого августа. Очевидно, перед нами никак не обычное совпадение.
Я не мог не согласиться с его словами.
– И оттого, – продолжал Холмс, – мы должны сделать вывод, что с промежутком в девять дней профессор употребляет некое снадобье, воздействующее на него кратковременно, но очень эффективно. Из-за чего раздражительность, свойственная Пресбери, заметно обостряется. А посоветовали ему это средство во время той поездки в Прагу, и вот теперь его поставляет чех, торгующий в Лондоне. Клубок распутывается, Ватсон!
– А как же собака, и лицо в окне, и человек на четвереньках? – возразил я.
– Ну что ж, я думаю, мы разгадаем и эти загадки. Полагаю, до вторника ничего не случится – а до тех пор мы будем лишь поддерживать связь с Беннетом и наслаждаться радостями, которые доставляет нам этот маленький чудесный городок.
Наутро мистер Беннет зашел к нам и рассказал о последних событиях. Холмс был прав, прошедший день для нашего молодого друга оказался несладким. Профессор не винил его открыто в инспирировании нашего визита и, тем не менее, обращался с ним чрезвычайно сурово, даже враждебно. Чувствовалось, что шеф был оскоблен не на шутку. Но утром вел себя так, словно бы ничего не случилось, и, как всегда, прочел великолепную лекцию в битком набитой аудитории.
– И если бы не эти загадочные приступы, – заключил Беннет, – я мог бы решить, что он сегодня свеж и полон энергии, как никогда, и ум по-прежнему ясен. Но все-таки это не наш профессор, не близкий нам человек, которого мы знали столько лет…
