Журнал «Парус» №70, 2018 г. - страница 13

«Один раз панночка пришла на конюшню, где он чистил коня. Дай, говорит, Микитка, я положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие её ножки, пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка; и когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою».

А философ Хома Брут вроде победил эту природную силу, изловчился, сам оседлал панночку-ведьму, и «мог сказать, куда они ездили» и что видели. «Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая под ногами его, росла глубоко и далеко и что сверх её находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря»… (Эта тонкая вода как бы материализовавшийся, падший свет. – Н.С.) «Он видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце»… Там видел и лицо русалки «с глазами светлыми, сверкающими, острыми, с пеньем вторгавшимися в душу…» Но для него это лишь начало трагедии, не случайно и то, что она развернулась после того, как философ убил красавицу. Будто он стал для гномов «наш», будто он мертвый, оживший в смерть, живущий смертью, как живут ей связки ног, чудовища из умного вещества, полу-природные силы. Он – наш, он – мертвый!

А смог бы он осветлить эту силу, отмолить панночку, как в известной русской сказке на схожий сюжет, или как совершил это Христо, герой повести Константин Леонтьева «Дитя души»?.. (Русский вестник, 1876 г. Кн. 6–7). Кроме своей будущей невесты, которую он воскресил из гроба, три ночи в страхованиях устояв в церкви, Христо освободил немало душ, работавших на загробной фабрике, владелец которой изображен в личине «богатого франка-купца в клетчатом костюме, глаза его метали молнии, а был это сам дьявол».

Вспоминается, как «по-виевски» истолковал Алексей Ремизов один деликатный вопрос – несостоявшуюся женитьбу философа и поэта Владимира Соловьева, так и не решившегося нарушить обет верности «подруге вечной…» «Всё видел я, и всё одно лишь было – Один лишь образ женской красоты… Безмерное в его размер входило…» («Три свидания»). Если бы изменил ей, «вечной женственности», связав судьбу с невечной, земной, от него бы осталось «куча золы да пустое ведро». Произошло бы замыкание, писал Алексей Михайлович. Светлая энергия – разрядилась в иное, темное. По Ремизову – Соловьев поднялся над властью телесного низа – к высшей любви.

Да и к самому Николаю Васильевичу Гоголю, к его смерти повесть «Вий» имеет особое отношение, загадочное. Отчего он, умевший видеть «мертвые души», узревший их, умер так неожиданно, как философ Хома Брут?

И.С. Тургенев в своём письме к И.С. Аксакову 3 (15) марта 1852 года, потрясенный смертью Гоголя, смятенно пишет: «Скажу Вам без преувеличения, с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя, – все, что Вы говорите о ней, сказано мне прямо в душу. Эта страшная смерть – историческое событие, понятна не сразу; это тайна, тяжелая, грозная тайна – надо стараться её разгадать… но ничего отрадного не найдет тот в ней, кто её разгадает… все мы в этом согласны. Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к её недрам, – ни одному человеку, самому сильному духу не выдержать в себе борьбу целого народа, и Гоголь погиб!»