Обернувшись на Запад спиной, я оглядывал просторы своего континента и ясно видел, что одним нам Евразию не удержать, нужно звать в союзники мусульман. У них-то с рождаемостью всегда всё в порядке. Но как примирить православие с ортодоксальным исламом?
Лишь через четверть века меня осенило: нас сблизит суфизм…
***
Выходя из железных ворот,
Ты крестом свою жизнь осенила —
И поверили мы, что спасет,
Сохранит тебя крестная сила.
Эта вера поныне жива,
Но не стать тебе, видно, смиренной:
Ты свободна – но ходит молва,
Что верна ты привычке тюремной.
Говорят, что буянишь и пьешь,
И болтаешься, с кем ни попало.
Что ж ты, мамка, заешь тебя вошь,
Или мало тебя потрепало?
Коль свобода тебе тяжела,
Так хотя бы детей постыдилась —
Их-то, бедных, за что обрекла
Воровать да выпрашивать милость?
Не дури, пропадешь ни за грош,
Коли всё повторится сначала!
Вот опять ты молчишь. Вот ревешь
И сквозь слезы хрипишь:
– Осознала…
Тяжела ли России свобода? Готова ли моя страна жить по закону, а не по совести? Тысячи сытых рыл, выглядывая из расшитых мундиров, уставились на мою родину – полуголодную, полупьяную, одетую в чужое тряпье. И наседают на нее, вопрошают: готова ли? осознала ли? и качают около ее носа пухлыми пальцами: ты не дури давай, не буянь, берись за ум!..
А она понуро молчит. Ни совесть, ни рассудок она не пропила – и ясно видит, за чей счет жируют обладатели красивых мундиров и их штатские начальнички-правоведы. Но что им докажешь, нехристям? И в зону она возвращаться тоже не хочет.
Не свобода ей нужна, моей родине, – а воля. Ей бы волю – отправила бы она всю эту расшитую свору туда, откуда недавно вышла сама, за железные ворота. Пусть покатают тачку, похлебают баланду, пусть поймут, что нельзя так с живыми людьми…
А расшитые мундиры всё наседают: дура-баба, да ты же сама виновата! На кой черт ты революцию-то взялась устраивать в своей большой деревне? царя-то батюшку с невинными дочками зачем угробила? Чем он тебе помешал, венценосный мученик, помазанник Божий?
И слушает моя родина забытые за семьдесят лет слова, и катятся по ее щекам слезы…
11 СЕНТЯБРЯ
Над Манхэттеном – чад,
Над Манхэттеном – смрад…
Это им за Белград!
Это им за Багдад!
За мольбу о пустом,
За бессмысленный бег,
За уверенность в том,
Что Манхэттен – навек…
В прекрасный сентябрьский денек 2001 года, за неделю до своего 51-го дня рождения, я почему-то пришел в редакцию только после обеда (как начальник, я мог себе сие позволить). По обыкновению, зашел сначала к главбуху.
– Да ты слышал ли, что Америку бомбят? – встретила меня вопросом Антонина Николаевна.
Я аж подпрыгнул на месте:
– Где? Когда?
– Да вон, по телевизору показывают…
Я бросился в верстальную, где у нас стоял телевизор. Он был включен на полную громкость – и на экране вовсю дымили башни-близнецы.
От полноты счастья я запрыгал, поворачиваясь вокруг своей оси, заплескал в ладоши:
– Наконец-то! Дожили до светлого дня! Ура, ура, ура!..
Верстальные девушки посмотрели на меня неодобрительно: им не нравилось, когда я выходил из образа начальника. Хотя Америку они тоже не сильно любили.
А я был по-настоящему счастлив.
Тем же вечером я написал это маленькое стихотворение. Послал его по электронной почте в газету «Завтра», но Проханов не напечатал. Напечатал, спустя пять лет, Станислав Куняев в «Нашем современнике». Спасибо, конечно, и на этом, братья-славяне, но все-таки дорого яичко бывает ко Христову дню.
