Читающий. Поэт кончать не в праве —
Вот парадокс! И что там вид иль род,
Где слово? – На иудиной подставе.
Где слово? – На иудиной подставе:
«Даю дрозда»… «целую нежно в лоб»…
«ЧП Харон: мочу на переправе»…
«В кафе Анчаръ… и порчу, и озноб»…
«Подайте брату рушкому» – картавя…
«С утра на роль Карениной, для проб»…
«Плету венки на свадьбу и на гроб»… —
Ну где, когда, в каком ещё астрале
Нам втюхивали это толокно?
Спой, Хрюня, «спят усталые людишки» —
Пока от крыши далеко до крышки,
Нет лучше средства улететь в окно.
Там некто наши ведает делишки
И молча бродит или пьёт вино.
И молча бродит или пьёт вино
Средь Буратин, не давших яблок Некту.
Ужели всё навек обречено?
И скоро поведут на суд к Префекту.
На мировое опускаясь дно,
Не уступить унынью иль аффекту
Так трудно. Будто вместо церкви в секту
Попал, а там от мертвецов – черно.
Ещё и намекнут: в себе ль, милейший,
Играть на все извольте в казино.
Вы что-то о любви… о ней умно
Вам в чайна-тауне станцуют гейши.
Потом на «ты», как загодя к умершим:
Юродивинка, наша ты давно!
Юродивинка наша, ты давно
Своим серпом пугаешь иностранцев.
Приедет, скажем, под Бородино
Любезнейший француз, учитель танцев,
С клевреткой – тонкой, как веретено.
Покрутятся в леске и возле шанцев,
А там уж шайка юных оборванцев,
Играющая в «слабое звено»:
«Эй, дядя, что вы к женщине пристали?
Здесь много лет назад Наполеон
Пристал к столице и понёс урон!»
И так серпом причешут куст, что краля
Уж брошена одна считать ворон,
Излишня, как божок на пьедестале!
Излишня, как божок на пьедестале,
Слепая Правда с факелом в руке.
Нас выгоды её уже достали!
Что взвешивать, коль жизнь на волоске?
Мне звёзды не за доллары блистали,
И не за золото, накоротке,
Встречал лучей, плывущих по реке,
Я утренние розовые стаи.
Там, в оны дни отсутствия нажив,
На отмелях речного поворота,
Меня учили камешков долота
Упругой мере слов. И, как ножи,
Немые рыбы пели безо лжи:
В поэзии не мера полорота…
В поэзии не мера полорота:
В дыму, в огне, в сияньи, в кружевах…
Нет ни звезды, ни женщины – всего-то
Какой-то сор, горящий на словах.
На деле – то ж усердье рифмоплёта,
Заслышавшего общий шум в ветвях
И жаждущего: как бы к слову «страх»
Приладить ощущение полёта?
Всё небо тлело в розах огневых —
Без разницы, Россия или Ницца.
Как будто бы взялось осуществиться
Обещанное, но огонь «шутих»
Иссяк. – Не райская блистала птица,
А перебор приёмов записных.
А перебор приёмов записных
Не раскрывает образа. Приёмов
Легко добиться, только вот от них
Такой же прок, как от Фомы с Ерёмой.
Кто эти двое? Может, на двоих
Соображали? Всё покрыто дрёмой.
А если вместе к Фенечке ядрёной
Пошли и там решили «на троих»?
Приём о том не булькает ни звука,
Кто сватом был, а кто «из двух» жених.
В себя приём уходит, будто псих,
И жаждет повторений – вот в чём мука,
Вот почему так часто сходит с рук, а
Не через губы возникает стих.
Не через губы возникает стих
И не изгнанник проклятой эпохи.
Она проходит, требуя шумих, —
Он тихо обездолен, как все лохи.
Не крут, но отрицает власть крутых,
Безвестен, но дела его не плохи,
Коль вдохновенны выдохи и вдохи,
Как результат смирений золотых.
Такому Лелю не страшны тенёта,
Он лишь любовью сердца уловим.
Но даже автор расстаётся с ним:
Как для музыки замирает нота,
Как Бога ищет грешный пилигрим, —
Он движется сквозь времени ворота.
Он движется сквозь времени ворота,
Реален, как конкретный соловей:
На слух маэстро, а поймай на фото —
Невзрачная свистулька без затей.
