С прелестью дикою кошки —
не говори, веселись.
Детка, мяукать не надо.
Ночь лишь однажды нежна.
Пахнет она виноградом.
Бэби, какого рожна
смотришь ты страшно и резко
парой безумною глаз.
Если сорвать занавеску,
что-то накроет всех нас.
Ну а пока всё в порядке,
сладкая плоть горяча.
Нежно касаются прядки
страшных ожогов плеча.
НИНЬЯ
В. Щ.
Древние боги столицы,
Карлос, сыграй нам про них,
Карлос, для маленькой жрицы
в храме девчонок босых.
Ты сатанински умеешь
падать созвучьями вниз,
древним богам ты согреешь
каменный древний маис.
Девочка наша разута.
Пальчики ног так нежны,
что, обнаглевшие – Puta! —
ей не кричат пацаны.
Карлос, она на работе.
Всё, чем торгует она,
это немножечко плоти
и позвоночник-струна.
Девочка спляшет, как сможет,
в девочке много любви,
ей мостовая обгложет
ноги до алой крови.
Карлос, сыграй же, чтоб веки
дрогнули древних божеств,
чтоб оценили ацтеки
девичий жреческий жест.
Крови хлебнувшие боги, —
Карлос, играй им и пой, —
пусть поцелуют ей ноги,
сбитые на мостовой.
СВЕТЛЫЙ
Я смотрю на тебя исподлобья
и чифирь наливаю в стакан.
Неужели мы оба – подобья?
Я и светлый отец Феофан?
Я не знаю ни сна, ни покоя,
я забыл, что такое покой.
Феофан, стариковской рукою
ты меня от ненастья укрой.
От дождя – сыплет пятые сутки,
от бензиновой вони шоссе.
Это ангелы? Нет, это утки
ходят в парке по сладкой росе,
перемешанной с кислой водицей
столько суток идущих дождей.
У цветов – человечии лица,
это стало немного видней
с той поры, как ты где-то и рядом,
с той поры, как мне знобко слегка
под твоим несмыкаемым взглядом
не глядящего вниз старика.
БЕЛЫЙ АНГЕЛ МИЛЕШЕВА
1
Неба синяя извёстка,
ветра синего покров.
Приглашал святой мой тёзка
отовсюду мастеров.
И пришли тогда горами —
шли под солнцем и дождём —
те, кто звался мастерами,
и пришли они с вождём.
Был он мощный и кудрявый,
очи были синевой.
Век ужасный и кровавый
богомаз прикрыл собой
от презрительного взгляда,
жало выдернул злобе.
Оттого и духам ада
до сих пор не по себе.
Знают духи – в храме белом
белый ангел, белый свет.
И крыло его вскипело,
потому что смерти нет.
Не огонь, не пламень боя,
не сверкнувшая гроза,
небо сине-голубое —
эти нежные глаза.
Пусть крылат он, словно птица,
тайну он откроет нам —
белых ангелов глазницы
мастер дал своим глазам.
2
Наверное, ветром летучим
тебя занесло в этот край,
сорвало с какой-нибудь тучи,
летящей над городом в рай.
Твой путь был не слишком-то долог.
И вот – ты теперь среди нас.
О как же смотрел Палеолог
на твой лучезарный анфас.
Дрожащие пальцы в алмазах
запутались в алой парче.
Встречал он такого – в рассказах,
и слышал про вас вообще.
Но ты – и в огне, и в покое —
ты можешь дарить, не спросясь,
не камни, не злато – такое,
что можно взлететь, помолясь.
И царь, покачнувшись от страха
– Лечу! – закричал и – взлетел
туда, где белела рубаха
того, кто с любовью глядел
на люд, на художников нищих,
на, в общем-то, тёмных людей,
на свет восхищенья – на пищу
для ангелов и лебедей.
Ольга БЕЛОВА-ДАЛИНА. Коль скоро рифма так надиктовала
***
Cиничек желтогрудых, пташек малых,
я приручу (о сколько солнца в них!) —
не снегирей: мне нынче вреден алый —
цвет непокоя зимних снов моих,
цвет боли, жажды и стыда, и гнева,
и яблока, которое Адам
не пригубил бы, если бы не Ева…
Снегирь. На крыше дома. К холодам.
***
Я, межуясь от жизни забором,
осложнённую душу лечу:
наслаждаюсь взволнованным спором
суетливых весенних пичуг.
Слабый запах цветов над лужайкой.
Пасторальный неброский покой.
Вдруг запахло тоской и Рожайкой*,
