Я нащупываю на дверце ручку, хватаю свой зонт и вываливаюсь из машины на мокрый асфальт, я хлопаю дверцей, его машина трогается, я иду к подъезду быстрым шагом, не оглядываясь, у двери я замедляюсь, я боюсь, что подумает консьержка, я иду по коридору три дня и три ночи, чтобы выглядеть нормально, я жду лифт до греческих календ, я поднимаюсь около сорока дней, я не могу попасть ключом в замок, я бросаю мокрый зонт в коридоре, я закрываюсь в комнате.
Шум дождя в голове и на подоконнике укладывает меня в постель и оставляет лежать до наступления тишины. Мне снится Глас Божий, и он возвещает: «Дитя мое, да простишь ты младшего брата моего, юн и неопытен он, меньше трех тысяч лет ему, а я же – вечен, прими знак мой, что злоключение сие минует тебя вновь». В комнату попадает немного солнца. Я решаюсь выглянуть. Я боюсь увидеть внизу его серую машину. Небо поголубело и расцвело двумя дугами радуги. Мокрый асфальт и крыши машин во дворе искрятся семью цветами.
Совсем стемнело. Я зажигаю светильник над столом и снова сажусь напротив нее. Она вытянула вперед руки и уложила на них голову. Смотрит сквозь меня, куда-то в дверной проем, и шепчет:
– Как ты здесь вообще живешь? Как в аквариуме. Мне все время кажется, что кто-то на меня смотрит.
– Я смотрю.
Она не улыбается.
– За окном никого нет. Хочешь, закрою шторы?
Она мотает головой и прячет лицо.
– Пожалуйста, не молчи, говори что-нибудь!
Я больше не могу слушать эти часы!
Она стала такой раздражительной. Я вижу, как подрагивают ее руки. Она прижимает ладони к столу и раздвигает пальцы, будто разглаживает скатерть, я накрываю ее руки своими, в интернете пишут, что это помогает, но я знаю, что ей не поможет. Отворачиваюсь и думаю, что еще ей сказать. Вдруг она встает из-за стола.
Был бесснежный декабрь. Мы ходили по холодному городу, рука в руке в одной паре перчаток, и читали, что пишут на заборах. Тогда она заметила это слово – «бросай». Простая надпись округлыми буквами бледно-желтой краской. Через пару недель ею покрылись все заборы и трансформаторные будки в районе. Мы видели в этом послание и гадали – «бросай пить», «бросай работу» или «бросай цветы к моим ногам». В новогоднюю ночь она сказала тост: «За то, что я бросаю курить».
Первый раз она сорвалась уже под утро и оправдывалась: «Это точно была последняя сигарета, понимаешь, должна же быть самая последняя», будто это я хочу, чтобы она бросила. После было еще пять «последних», два-три «исключения» и столько же «у меня стресс». Каждому срыву она находила причину, описывала мне в подробностях обстоятельства, будто перед моим судом должна была доказать свою невиновность. Десятого января она пришла признаваться в «утренней» сигарете, долго раскаивалась и злилась на мои попытки ее утешить. Мне оставалось только говорить «извини», и она вдруг отвечала: «Нет, это ты извини».
Она поднимает стул и несет его к холодильнику, залезает и шарит рукой там в темноте. Ищет мои спички. Я целиком состою из волнения за нее, но не могу сделать больше, чем сказать:
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
